Под грозой (сборник)

греет. Антошка даже удивлялся, откуда берется у

нее эта ласковость. И вид у нее такой, что сразу

располагает к себе: серые глаза с просинью, тем-

ные волосы чуточку вьются, лицо худощавое, не-

много бледное, две тонкие чорточки возле губ—

и в них, казалось Антошке, прячется вся приветли-

вость Софьи Васильевны. Улыбнется, шевельнет

этими черточками,-— и станет светло на душе, хо-

чется и самому улыбаться... И словоохотливая при

этом— слова у нее, как река, текут. О себе Антошке

как-то вечером рассказала. Антошка спросил,

давно ли здесь живет Софья Васильевна. Она

ответила:

— Два года.

— А прежде где жили?

— А прежде училась. Сначала в гимназии,

потом в Москве на курсах.

— Счастливая вы, в Москве жили,— сказал

Антошка.

— Счастья мало,—вздохнула Софья Василь-

евна.—Трудно мне в Москве жилось. Денег не

было, приходилось зарабатывать и учиться, а это

дело нелегкое. В гимназии хоть на казенный счет

училась, а тут все свое... Год прожила в Москве,

а тут отец заболел, со службы уволили,—он поч-

тальоном в местечке служил,—пришлось и семье

помогать. Так вот и жила, перебивалась, пока не

кончила. Хорошо, хоть сразу на место попала...

Ну, теперь ничего, живу. И семья при мне, еще и

сестренка учится...

Антошка слушал—и еще милее, ближе стала

ему Софья Васильевна.

«Вот она какая,— с гордостью думал он. —

И сама в люди вышла, и других за собой тянет.

Вот это человек... настоящий!»

Антошка вскоре присмотрелся и к своим сосе-

дям. Их было пять, и все были шахтеры, получив-

шие увечья на работе. Это случалось часто—кале-

чила шахта людей, била и толкла, как пшено

в ступе, и не успевал оправиться один, как на его

место клали другого.

Рядом с Антошкой лежал молодой парень с по-

мятой грудью. Его придавило в шахте при дина-

митных работах. Откололась глыба породы и стук-

нула в грудь так, что думали—дух вышибет. Но

в больнице парень оправился и шел теперь на вы-

здоровление. Он был худощавый, сухой, муску-

листый, и глаза у него были сосредоточенные,

думающие.

Рядом с ним лежал пожилой шахтер в густой

бороде с проседью, с темным худым лицом. У него

повреждена была спина, но лечение шло туго, и

оттого у него был скучный, унылый вид. Он все

молчал, а если и говорил, то только о том, как бы

поскорее выздороветь и уйти с рудника на родину.

Дальше лежал старый шахтер, у которого от

натуги образовалось растяжение жил. Борода была

седая, а глаза живые, зоркие, острые черты лица

и тонкий голос. Весь он был какой-то насторожен-

ный, как птица, испуганная ружейным выстрелом.

Должно быть, его не на шутку напугала шахта.

За ним, на соседней кровати, лежал парень

огромного роста с забинтованной головой— от-

крыты были только нос, рот и одна щека. Он

недавно сорвался с клети и разбился до полусмерти,

и только крепкое здоровье поддерживало в нем

жизнь.

В самом углу, возле печки, лежал маленький

тщедушный человек с кротким лицом и ясными,

спокойными глазами. Его обожгло паром возле

машины, кроме того, у него была давняя грудная

болезнь. Был он самый тихий в палате, лежал

молча, и в ясных, поднятых кверху глазах была

какая-то большая глубокая дума.

Все больные лежали спокойно. Днем говорили

мало,— кто спал, кто читал книжки, которые при-

носила Софья Васильевна, а в сумерки и по вече-

рам, когда читать было запрещено, вели тихие

беседы, иногда общие, а больше сосед с соседом,

но уголкам.

Антошка вскоре сдружился с парнем, который

лежал рядом с ним. Звали его Михаила. Он был

из Харьковской губернии, на руднике жил первую

зиму и собирался итти весной дальше—на Кавказ.

Была у него бродячая натура, беспокойная душа.

Лет пять уже бродил он так из одного места в дру-

гое, ища нового, лучшего.

— В книжках я больше всего люблю читать

про путешествия и сам люблю бродить,—говорил

он Антошке.—Поживу месяц, другой на одном

месте и уже тянет на другое. Соберу деньжат на

дорогу и иду... Весело, скажу я тебе, этак бродя-

жить! Сколько людей и мест новых увидишь,

сколько разных случаев с тобой приключится...

Вот я побывал уже на Дону, на Кубани, на Волге,

в Одессе, на Черном море—и везде хорошо, инте-

ресно. Вся жизнь перед тобой, как на картине...

А теперь на Кавказ хочу пробраться, да еще

Сибирь манит.

— Ишь ты,—удивлялся Антошка.—Весь свет

обойти хочешь?

— А что ж? Человек, как птица, должен всюду

летать, все видеть, обо всем знать,— с веселым

задором говорил Михаила.—А это, по-моему, не

жизнь, если сидишь на одном месте и дальше

своего носа не видишь. Это выходит по-куриному:

с гнезда да во двор, со двора на седало... Вот,

скажем, ты. Привезли тебя сюда—и сколько ты

тут нового увидел. А дома просидел бы зиму за

печкой, как таракан. Ну, в школу, положим,

ходил бы, да ведь жизнь-то лучше всякой школы

научит, только умей слушать и понимать... Пусть

иногда и круто приходится,—не всегда сразу ра-

боту найти можно,—зато и радости и удовольствия

сколько!.. Правду я говорю?

— Правду, — соглашался Антошка. — Только

этак, что же, за плечами нужно семь дел таскать?

— А это, брат, тоже интересно—на всякой

работе себя испробовать,—живо подхватывал Ми-

хайла.—Работа, как человек, бывает всякая—хоро-

шая и плохая, и пока сам не попробуешь, трудно