Под южными небесами

-- Нѣтъ бѣла медвѣди... Сси, сси... А снѣгъ много? Холодно много?-- допытывался монахъ, вытеръ своимъ одѣяломъ стаканчикъ и опять сталъ наливать въ него вино.

-- Зимой снѣгу много бываетъ, а лѣтомъ нѣтъ снѣга. И морозы бываютъ зимой очень сильные, а лѣтомъ нѣтъ морозовъ,-- былъ отвѣтъ монаху.

-- Лѣтомъ нѣтъ морозъ... Сси, сси... Я читалъ, лѣтомъ много морозъ. Лѣтомъ шуба...

-- Нѣтъ, нѣтъ. Шубы носятъ только зимой. Все это вздоръ,-- отрицательно покачала головой Глафира Семеновна.

Монахъ протянулъ ей опять стаканчикъ съ виномъ.

-- Не могу, не могу...-- отстранила она отъ себя стаканчикъ.

-- А русска водка піеть? Аликанте добро вино... аликанте алкоголь нѣтъ,-- продолжалъ монахъ.

-- Не могу,-- повторила Глафира Семеновна.-- Вонъ мужу предлагайте. Онъ охотникъ до хмельнаго. Онъ выпьетъ.

-- Съ удовольствіемъ,-- откликнулся Николай Ивановичъ и опустошилъ стаканчикъ.

-- Водка... Русска водка много піютъ на Руссіа?-- выпивъ и самъ второй стаканчикъ и присмакивая, спросилъ монахъ.

-- Много. Есть тотъ грѣхъ.

-- Холодно. Надо водка пить.

-- Пустяки. Пьютъ и въ жары. Въ жары-то, пожалуй, еще больше пьютъ,-- сказала Глафира Семеновна.

-- Сси...-- откликнулся монахъ, хотя, очевидно, не понялъ послѣдней фразы.

Онъ наливалъ снова стаканчикъ.

-- Да что тутъ по малости-то глотать!-- воскликнулъ вдругъ Николай Ивановичъ.-- Ужъ если вы, ваше преподобіе, хотите въ конецъ охолостить эту бутылку, то у насъ и своя посуда есть. Наливайте въ мою посуду,-- прибавилъ онъ и полѣзъ въ свою корзинку за стаканомъ.

-- Николай... остерегись... Бога ради, остерегись...-- заговорила супруга.-- Мы ѣдемъ въ разбойничьемъ гнѣздѣ... Ну, что хорошаго, если ты напьешься? Я одна, одна беззащитная... Все туннели и туннели... Поѣздъ идетъ подъ землей... А ты будешь пьянъ.

-- Душечка, да вѣдь аликанте вино столовое, легкое...

-- Гдѣ-же легкое! У меня ужъ круги въ глазахъ пошли. И наконецъ, ничего неизвѣстно... Можетъ быть, тебя нарочно хотятъ напоить,-- шепнула она мужу.-- Можетъ быть, и онъ въ заговорѣ.

-- Полно, матушка. У человѣка лицо добродушное и даже глупое,-- также тихо отвѣчалъ онъ.-- Вотъ, отче, нашъ русскій стаканъ изъ Петербурга.

Николай Ивановичъ отыскалъ въ корзинкѣ свой чайный стаканъ и протянулъ его монаху. Монахъ налилъ ему вина полъ-стакана, чокнулся съ нимъ своимъ серебрянымъ стаканчикомъ и сказалъ:

-- Буди здравъ... Здравъ Руссіа!

-- Пью за Испанію! Хорошая хересовая страна! За Испанію.

Они еще разъ чокнулись и выпили. Монахъ наливалъ снова.

-- Чувствую, что ты напьешься!-- вздыхала Глафира Семеновна.-- Чувствую.

-- Да нѣтъ-же, нѣтъ.

-- И что это за несчастіе такое! Гдѣ мы ни ѣдемъ, гдѣ ни бываемъ -- вездѣ для тебя пьянчужка компаньонъ найдется.

Лицо у монаха залоснилось и носъ сдѣлался совсѣмъ красный. Монахъ спрашивалъ у супруговъ изумительныя глупости, показывающія его невѣжество относительно Россіи.

-- Цвѣты... Цвѣты есте въ Петерсборго?

-- Да само собой есть, отче! Какъ-же не быть-то? Есть цвѣты. Много, много цвѣтовъ... Зимой морозъ, а лѣтомъ цвѣты. И цвѣты есть, и всякія ягоды есть,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Какъ-же вы это не знаете, что есть въ Россіи? А еще ученый! У насъ каждый гимназистъ знаетъ, что есть въ Испаніи. Ахъ, ты, отче!

И онъ ужъ хлопнулъ монаха дружески по плечу. Вино сблизило ихъ. Монахъ не унимался и разспрашивалъ:

-- И яблоки есте въ Руссіа?

-- Все есть, отецъ! И яблоки есть, и груши, и сливы. Вѣдь Россія велика. Въ Петербургѣ чего не растетъ, то въ другихъ губерніяхъ растетъ. Виноградъ есть, вино виноградное отличное есть, и даже апельсины и лимоны на Кавказѣ, говорятъ, растутъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Апельсины есть. Понялъ? Апельсины.

Онъ ужъ говорилъ ему "ты".

-- Апельсинъ... Это оранжъ... Портогало... Наранха?-- спросилъ монахъ.

-- Сси... Сси... падре... Портогало... отвѣчала Глафира Семеновна, знавшая это слово.

-- Апель-синъ... Сси... Сси...-- дивился монахъ и качалъ головой.

Бутылка была пуста. Монахъ вытащилъ табакерку и сталъ заряжать носъ табакомъ. Его долила дремота. Онъ сидѣлъ и клевалъ носомъ. Открылъ было онъ молитвенникъ, посмотрѣлъ въ него и опять закрылъ, два раза зѣвнувъ. Затѣмъ, онъ прислонился къ уголку сидѣнья и сталъ слегка сопѣть и посвистывать носомъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ.

-- Не спи, Николай... Удержись немножко. Дай опасное-то мѣсто проѣхать. Вѣдь и монахъ не отрицаетъ, что здѣсь въ горахъ есть разбойники,-- говорила мужу Глафира Семеновна.

-- Ну, есть, есть... А развѣ посмѣютъ они напасть на нашъ поѣздъ, если съ нами столько жандармовъ ѣдетъ?-- былъ отвѣтъ.-- Будь покойна, никогда не нападутъ. А если я усну, ты меня всегда разбудить можешь. Я не лягу... Я буду сидя... Я даже вонъ на ту скамейку къ монаху пересяду, а ты растянись на этой свободной скамейкѣ.

Николай Ивановичъ пересѣлъ.

Станція. Поѣздъ остановился. Кондукторы бѣгали по платформѣ и кричали ея названіе:

-- Бривіезка! Бривіезка!

Дверь распахнулась и закутанные въ шерстяные шарфы блузники въ красныхъ колпакахъ внесли въ купэ металлическія грѣлки, наполненныя кипяткомъ, и положили ихъ подъ скамейки.