Под южными небесами

-- Холодно будетъ... Гора... Горы...-- сказалъ монахъ, проснувшись, и спросилъ Глафиру Семеновну:-- Мадридъ?

-- Въ Мадридъ, въ Мадридъ ѣдемъ...

-- Сси...

Монахъ снова закрылъ глаза.

Поѣздъ снова тронулся. Глафира Семеновна закуталась въ шаль, положила подушку и стала укладываться на диванъ.

-- Ну, а ты не смѣй укладываться... Спи, сидя, чтобъ быть всегда наготовѣ...-- сказала она мужу.

-- Хорошо, хорошо,-- отвѣчалъ тотъ.-- Будь покойна. Помни, что у меня испанскій ножъ въ карманѣ...

LVII.

Глафира Семеновна хоть и лежала, но долго не могла заснуть и считала туннели, по которымъ проходилъ поѣздъ, а туннелей было множество. Каждый разъ какъ поѣздъ влеталъ въ туннель, она вздрагивала и ей лѣзли въ голову мысли о разбойникахъ.

"А вдругъ въ туннели что-нибудь положено разбойниками на рельсы?" думалось ей. "Поѣздъ налетаетъ... Крушеніе... Разбойники врываются и грабятъ пассажировъ. Что тутъ жандармы могутъ сдѣлать? Имъ ужъ не до защиты. Только-бы самимъ спастись и вылѣзть изъ-подъ обломковъ".

Монахъ и мужъ храпѣли. Сонная фигура старика монаха была прекомическая. Онъ спалъ, прислонясь затылкомъ въ уголъ дивана и сложа руки на жирномъ животѣ пальцы въ пальцы. На широкомъ, тщательно выбритомъ лицѣ съ двойнымъ подбородкомъ отвисла крупная нижняя губа, верхняя губа была подъ носомъ замарана табакомъ, а сѣдыя мохнатыя брови монаха вздрагивали при каждомъ храпѣ, раздававшемся изо рта.

"Вѣдь вотъ что вино-то дѣлаетъ", мелькнуло въ головѣ у Глафиры Семеновны. "Правду пословица говоритъ, что пьянымъ море по колѣно. Имъ и горя мало, что мы по разбойничьему гнѣзду ѣдемъ".

Пріятное тепло, распространяемое грѣлками, и блаженная фигура монаха, впрочемъ, ее нѣсколько успокоили.

"Все-таки, должно быть, эти разбойники здѣсь не настолько опасны, если этотъ старикъ-монахъ можетъ такъ спокойно спать. Должно быть, въ самомъ дѣлѣ, противъ нихъ приняты мѣры", рѣшила она и, согрѣвшись, заснула.

Она проспала-бы долго, но поѣздъ остановился на большой станціи Бургосъ. По платформѣ бѣгали кондукторы и выкрикивали названіе станціи. Наконецъ, рабочіе въ блузахъ распахнули двери купэ и стали перемѣнять грѣлки.

Проснулись и монахъ съ Николаемъ Ивановичемъ. Монахъ зѣвнулъ, почесалъ у себя грудь и произнесъ:

-- Бургосъ... Фонда... Сзенаръ... Супе... Ужинъ... Ужинъ, синьора...-- обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.

-- Мерси... Богъ съ нимъ!-- махнула ему та рукой.

Услыхавъ слово "ужинъ", Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:

-- А я, душечка, съ удовольствіемъ-бы перехватилъ чего-нибудь кусочекъ...

-- Не можетъ быть, чтобы ты ѣсть хотѣлъ. Знаю, я какой это кусочекъ! Кусочекъ изъ бутылки,-- отвѣтила Глафира Семеновна.

-- А отчего-бы и не погрѣться, если кто пьетъ? Вы пойдете, падре?-- спросилъ онъ монаха, щелкнувъ себя по галстуку.

-- Сси, сси, кабалеро!-- кивнулъ тотъ, надѣлъ на голову свою шляпу съ широчайшими полями, и сталъ вылѣзать изъ купэ.

По уходѣ мужчинъ Глафира Семеновна открыла окошко въ купэ и стала смотрѣть на платформу станціи. Было очень холодно. Мѣстная октябрская температура приближалась къ петербургской октябрской температурѣ. Бургосъ расположенъ на высокой нагорной площади и окруженъ со всѣхъ сторонъ снѣговыми возвышенностями. Желѣзнодорожная прислуга бродила закутанная шарфами, въ фуфайкахъ. Нѣкоторые были въ короткихъ испанскихъ плащахъ (capo), въ полосатыхъ одѣялахъ, накинутыхъ на плечи и зашпиленныхъ у горла. Темнота на станціи и здѣсь была идеальная. Только три-четыре фонаря освѣщали платформу да окна освѣщенныхъ вагоновъ поѣзда. Къ окну Глафиры Семеновны подошелъ нищій съ потухшей сигарой во рту и въ фуражкѣ и заигралъ на гармоніи. Глафира Семеновна махнула ему, чтобы онъ ушелъ, но онъ не уходилъ и продолжалъ играть. Минуты черезъ двѣ къ нему подбѣжалъ оборванецъ мальчишка и сталъ подпѣвать. Игра и пѣніе раздражали нервы Глафиры Семеновны. Она подняла стекло и спряталась въ вагонъ. Пѣніе и звуки гармоніи не прекращались и, даже мало того, послышался еще голосъ -- женскій. Наконецъ, заревѣлъ басъ. Согласія въ пѣніи не было никакого. Выходила какофонія. Пришлось откупиться. Глафира Семеновна выглянула въ окно и подала нищему гармонисту двѣ мѣдныя монеты по десяти сентьемесъ. Нищій прекратилъ играть на гармоніи и ушелъ, но мальчишка и пожилая женщина продолжали пѣть безъ гармоніи и пѣли еще громче. Пришлось и имъ дать по монетѣ, чтобы они ушли.

Они отошли, но соединились съ гармонистомъ у сосѣдняго вагона и опять запѣли свое тріо подъ гармонію. Глафира Семеновна видѣла, какъ кто-то изъ пассажировъ, очевидно проснувшійся отъ сна, швырнулъ въ нихъ половинкой лимона и попалъ мальчишкѣ прямо въ голову, но и это не помогло: нищіе продолжали пѣть, а мальчишка показывалъ кулакъ.

Николай Ивановичъ и монахъ вернулись. Оба они были раскраснѣвшіеся, съ узенькими глазами. Николай Ивановичъ принесъ женѣ конфектъ въ коробочкѣ, но она, видя его изрядно пьянаго, раздраженно сказала ему: "убирайся къ чорту" -- и не взяла конфектъ.