Под южными небесами

Поѣздъ остановился. Они выскочили изъ вагона на платформу въ станціонный домъ, но по дорогѣ остановили марширующихъ, какъ и всегда, мимо поѣздовъ жандармовъ, и монахъ обратился къ нимъ съ вопросомъ на испанскомъ языкѣ. Тѣ слушали и удивленно покачивали головами въ треуголкахъ.

-- Нѣтъ раз-бой-никъ... Но...-- обратился монахъ къ Николаю Ивановичу.

-- Ну, слава Богу! Тогда, значитъ, она на какой-нибудь станціи осталась, пока мы спали,-- нѣсколько радостнымъ голосомъ проговорилъ Николай Ивановичъ.

Вдругъ сзади ихъ послышался лязгъ разбитаго стекла, упавшаго на камень, и раздался женскій голосъ, кричавшій по-русски:

-- Отоприте мнѣ! Выпустите меня пожалуйста! Что-же это такое! Вѣдь это безобразіе! Я два часа здѣсь сижу!

Они быстро обернулись и въ окнѣ вагона изъ-за разбитаго матоваго стекла съ остатками надписи "Toilette" увидали Глафиру Семеновну съ блѣднымъ заплаканнымъ лицомъ.

-- Глаша! Голубушка!-- закричалъ Николай Ивановичъ и бросился къ женѣ.

Монахъ послѣдовалъ за нимъ.

LIX.

Монахъ схватился за ручку двери, ведущей въ туалетное отдѣленіе, гдѣ была заключена Глафира Семеновна, но дверь была заперта на ключъ. Позвали кондуктора и потребовали, чтобы онъ отворилъ, но ключъ оказался у оберъ-кондуктора. Оберъ-кондукторъ былъ въ вентѣ, гдѣ продаютъ вино, и, очевидно, опохмелялся тамъ хересомъ, не взирая на раннее утро. За нимъ послали въ венту, но онъ не шелъ. Монахъ побѣжалъ за нимъ самъ.

А Николай Ивановичъ стоялъ около окна съ разбитымъ стекломъ, за которымъ виднѣлась раздраженная Глафира Семеновна и говорила:

-- Это черти, а не люди! Дьяволы какіе-то! И зачѣмъ онъ меня заперъ? Заперъ и забылъ. Вѣдь я здѣсь въ духотѣ часа два сижу. Не запри онъ меня на ключъ, я давнымъ давно-бы ужъ вышла. Вѣдь двѣ станціи мы проѣхали, двѣ остановки были. Я стучала, стучала, но никто не слыхалъ, а окно не отворяется, чтобы можно было крикнуть въ открытое окно. Наконецъ, ужъ я рѣшилась разбить стекло на этой станціи.

Николай Ивановичъ слушалъ и бормоталъ:

-- Слава Богу, душечка, слава Богу, что, наконецъ-то, ты догадалась разбить. А я ужъ думалъ, что тебя монахи похитили... То бишь, разбойники... Просыпаюсь -- вижу, тебя нѣтъ. Сердце у меня такъ и оборвалось. Бужу монаха... Толкуемъ, разговариваемъ. Думаю: или на станціи осталась, не успѣвъ сѣсть въ вагонъ, или разбойники похитили. И представь себѣ: монахъ подтверждаетъ насчетъ разбойниковъ... Вѣдь мы сейчасъ шли телеграфировать но станціямъ, что вотъ такъ и такъ...

Въ это время вдали показались монахъ и оберъ-кондукторъ. Монахъ тащилъ оберъ-кондуктора за плащъ. Туалетное купэ, наконецъ, отворено Глафира Семеновна выскакиваетъ изъ купэ, ругая кондуктора пьяницей, подлецомъ, мерзавцемъ и хочетъ пересѣсть въ свое купэ, но оберъ-кондукторъ ее останавливаетъ и требуетъ деньги за разбитое стекло. Вступается монахъ и ужъ начинается перебранка на испанскомъ языкѣ. Приходитъ начальникъ станціи и приглашаетъ супруговъ въ контору, очевидно, для составленія протокола. Жандармы стоятъ наготовѣ, чтобы сопровождать ихъ. Николай Ивановичъ плюетъ, машетъ рукой и расплачивается за разбитое стекло.

Начальникъ станціи тотчасъ-же ударяетъ въ ладоши. Раздается звонокъ. Оберъ-кондукторъ даетъ дребезжащій свистокъ. Кондукторы захлопываютъ двери "берлинъ", то-есть купэ, и поѣздъ тихо трогается.

-- Десять франковъ за разбитое стекло!-- негодуетъ Глафира Семеновна, сидя рядомъ съ мужемъ.-- Сами виноваты, что я разбила его, и вдругъ десять франковъ!

-- Брось, душечка. Ну, его къ чорту это стекло. Ужъ я радъ радешенекъ, что нашлась-то ты,-- перебиваетъ мужъ.-- Вотъ поблагодари падре за хлопоты о тебѣ. Онъ такъ близко принялъ къ сердцу все это происшествіе.

Глафира Семеновна протянула монаху руку и проговорила:

-- Мерси.. Благодарю васъ...

-- Надо будетъ угостить его, когда пріѣдемъ на большую станцію,-- продолжалъ Николай Ивановичъ -- Онъ такъ любитъ пить и ѣсть.

-- Утромъ-то? Да кто-жe по утрамъ угощаетъ!-- воскликнула супруга.-- Вѣдь теперь только еще седьмой часъ.

Поѣздъ несся къ Аревало, когда-то резиденціи королевы Изабеллы Католической, короля Карла V и четырехъ Филипповъ. Городъ Аревало лежитъ уже въ провинціи Новой Кастиліи. Направо и налѣво мѣстность унылая, монотонная, плохо воздѣланная. Изрѣдка попадаются рѣдкія, сосновыя рощицы, изрѣдка виднѣются деревушки съ полуразвалившимися сѣрыми домиками. Кресты и статуи Мадоннъ подъ навѣсами повсюду, по церквей мало. Замѣтно потеплѣло. Солнце свѣтило ярко и лучи его, хоть и осенніе, были теплы и живительны. Виднѣлись стада овецъ, ощипывающія скудную траву и желтый листъ какихъ-то кустарниковъ. Есть стада и крупнаго рогатаго скота. Крестьяне и крестьянки уже вышли на работу, но на всѣхъ городскіе костюмы: пиджаки и фуражки, а женщины въ темныхъ ситцевыхъ платьяхъ съ головами, покрытыми ситцевыми платками, какъ и наши деревенскія бабы.

Николай Иѣвановичъ смотрѣлъ, смотрѣлъ на эти картины и чуть-ли не въ десятый разъ воскликнулъ: