Под каблуком у Золушки

— Ты или одна пойдёшь, или мы пойдём с тобой вместе. Хватит, уже натворила дел!

Машина остановилась на светофоре, и хоть Елена Сергеевна и головы не повернула, Оксанка была уверена, что она осуществит свою угрозу.

— А если он мне не поверит?

— Это уже будут его проблемы. Ты, главное, убедись, что он тебя услышал. И, поверь моему опыту, так не бывает, чтобы всю жизнь любил, а потом разлюбил.

Сердечко Оксанкино подпрыгнуло. Да, ей очень хотелось верить, что опыт этой женщины столько же обширен, как и её размеры.

— Он никогда не говорил, что любит меня.

— Значит, не разбрасывается словами.

— Он никогда мне ничего не обещал, — вяло сопротивлялась она.

— Он делал больше, чем обещал. Знаю я твоего Кайрата. Давно уже знаю. Хороший он парень. Злой, жёсткий, нелюдимый. Только жизнь заставила его кусаться, хоть и сам он выбрал свою дорогу. А рос он добрым, работящим, заботливым, и никуда оно в нём не делось. Спряталось глубоко-глубоко. И если ты, дурища, его предашь, то ничего святого в нём уже не останется.

— А вы откуда его знаете? — Оксанка невольно подобрала ноги и прижала к себе сумку, словно собралась выпрыгнуть из машины прямо на ходу, не дожидаясь, пока женщина припаркуется у больницы.

— Позвони мне в понедельник, — протянула она визитку, проигнорировав её вопрос и махнула рукой на прощание.

И Оксанка хлопнула дверью и побежала по широкой дорожке к входу. Она забыла даже про усталость и первый раз за последние дни радовалась яркому солнышку и надвигающейся полным ходом весне.

Глава 7

КАЙРАТ

Три дня в палате интенсивной терапии прошли в навязчивом бреду и душевных муках, которые терзали его и во сне и наяву.

Днём он заглушал эти истерические повизгивания, звучащие в его душе как на псарне, злыми окриками прагматизма и жалящим хлыстом циничности. Но ночью они поднимали такой лай, что не заткнуть, не убежать. Он мог бы передушить каждую из этих тявкающих детских обид, скулящих унижений и рычащих несправедливостей голыми руками, но только по одной. Сбившись в стаю, голодные, либо они растерзают его, либо ему придётся выжечь этих обезумевших шавок напалмом, потому что кормить их было нечем.

Ни любви, ни света, ни чистоты, ни добра.

Он не виноват, что его бросили трижды ещё ребёнком: младенцем; потом, когда умерла его приёмная мать Динара Сагатова; и в восемь лет, когда погибли родители Данки. Динара была первой женой Олега Романова и после её смерти он растил Кайрата один, пока не встретил Данкину мать.

Не его вина, что в сорок пять лет на руках у сестры Олега остались его двое детей, четырёх и восьми лет. Эта добрая и терпеливая женщина отдала им всю любовь, на какую была способна. Она растила их хорошими людьми, но Кайрат даже не приехал на её похороны. Она бы простила его, но в своих глазах он остался паршивым ублюдком, который не простил этому миру своё сиротство.

Он не виноват, что в этой жизни ничего не доставалось ему даром. Но в том какой дорогой он шёл, Кайрат не винил никого. Он выбрал её сам.

Он пытался остановиться, когда выкупил «Савой» и решил, что прошёл свой путь. Он пытался идти другой дорогой — полюбить, создать семью, когда встретил Роберту. Но это оказался лишь мираж.

Он затыкал уши, чтобы не слышать этот лай, и всё же один голос из стаи его расплодившихся алчущих демонов звучал громче остальных.

Безутешным плачем сирены скорбел он об утерянной святыне.

Единственное место, которое он пытался сохранить чистым, не таскать туда грязь со своих дорожных сапог, не пачкать его кровью своих врагов, его нетронутая тленом этого мира мечта, его алтарь и тот растоптали.

Он понимал, что виноват сам. Он сожалел, что относился к ней как к божеству. Потому что она и была для него божеством. Хрупкая девочка со смешными веснушками и выгоревшими на солнце до бела волосами.

Он помнил день, когда увидел её первый раз. Ей было восемь, а ему двенадцать. И она плакала, потому что из одной тонкой как мышиный хвостик косички потеряла ленту. Размазывала слёзы в отчаянии, которое свойственно только детям. Он понял, что готов сделать что угодно, лишь бы она не плакала.

Он облазил заросли орешника, где они с Данкой собирали землянику. Обошёл весь берег реки, куда они потом прибежали купаться. Он готов был плыть по течению вниз, предположив, что девочка потеряла её в реке и надеясь, что ленту прибило к берегу ниже заводи. Он даже зашёл по пояс в воду, когда увидел его — лоскуток ярко-синей ткани, зацепившийся за кусты дикого шиповника. И полез в колючие заросли как был, в одних мокрых трусах.

И, протягивая ей эту трепыхающуюся на ветру тряпочку, старался, чтобы она не заметила его исцарапанные в кровь руки.

— Спасибо, мальчик! — её глаза блеснули синевой предгрозового неба и счастья.

Он навсегда запомнил этот цвет.

— Меня Оксана зовут, — она совсем по-взрослому протянула ему испачканную ягодой руку.

— Кайрат! — пожал он её слабую ладошку.

— Пойдёшь с нами цыплят кормить? У моей бабушки их целых тридцать штук. Папа купил на птицефабрике. И они такие смешные.

— Нет. Спасибо, — вежливо отказался он.

— Ну, как хочешь!