Под кожей – только я

— Но кроме этих снимков есть свидетельства выживших очевидцев.

— Лукас, на войне не стоит искать правды. Потому что у каждого правда будет своя, выстраданная, непримиримая. И неопровержимые факты найдутся. Но на самом деле на войне важно только одно: не забывать, на чьей ты стороне.

— Это не моя война. Я перебросил солдат на восток, следуя вашей рекомендации. Это было огромной ошибкой. Погибли сотни, тысячи. И ради чего?

— Ради твоего брата.

— Не смейте прикрываться его именем!

— Раз уж ты настроен так категорично… Так и быть. Я извещу через канал дипломатической связи, что Ганза отказывается от дальнейших поставок продовольствия, оружия и боеприпасов, а отправленные батальоны переходят под прямое командование военачальников Чжунго.

Ли Чи, прямая, спокойная, несгибаемая, развернулась, чтобы выйти из кабинета, но в дверях остановилась.

— На самом деле я шла с доброй вестью, — тихо сказала она через плечо. — Твой брат жив. Спецборт доставит его в Бремен уже завтра.

Глава 14

Весь остаток бесконечно долгого дня до наступления темноты Лука провел в рабочем кабинете. Он попросил секретаря отменить все назначенные встречи и совещания, сказав, что собирается разобраться с накопившимися документами. Когда секретарь тихонько стучался, чтобы спросить, не принести ли кофе или ланч, юный мессер с напускной деловитостью вчитывался в разложенные на столе бумаги и качал головой. Но едва лишь дверь притворялась, взгляд его снова устремлялся в окно, за которым раскинулся дворцовый парк.

За внешним спокойствием скрывалась странная, необъяснимая тревога, которая росла и крепла с каждой минутой. Он действительно успел привязаться к брату и искренне тревожился за его судьбу. Ни минуты не сомневался, что Тео жив. И что когда-нибудь он вернется. Более того, он бы отдал что угодно, чтобы хоть немного приблизить этот день. Лука чувствовал неразрывную связь между ними. Так на месте зажившей раны образуется грубый рубец — он не причиняет боли или неудобства, но если взяться за что-то огромное, неподъемное, новая кожа натягивается, точно вот-вот лопнет, и тело скручивается в спазме нестерпимой рези.

Так почему же новость о возвращении брата так ошеломила его? Почему он, пытаясь изобразить на лице радость, которую должен был бы испытывать каждый, узнав, что его брат спасен, чувствовал лишь полную растерянность, смятение и жгучий стыд? Ли Чи, кажется, приняла его слова за чистую монету. А вот Миа смотрела на его лицедейство с нескрываемым недоумением и ушла, опустив глаза, так и не сказав ни слова. При воспоминании об этом у Луки подкатывало к горлу и пылали уши.

Когда совсем стемнело, он тихо пробрался в спальню — крадучись и оглядываясь, как вор. И полночи ворочался без сна, пока не впал в пограничное забытье, полное странных, вывернутых сновидений, похожих на бесконечные преломления кривых зеркал.

Утром, когда Матиас предложил ему выбрать костюм, он приказал подать черный френч — простой, с глухим жестким воротом. И только взглянув на свое отражение, поймал себя н мысли, что что-то подобное всегда носил Вольф, только более приглушенного, серого оттенка. На фоне темной ткани черты его бледного, осунувшегося за ночь лица еще сильнее заострились. Лука нахмурился. Наверное, для встречи с братом следовало бы выбрать что-то менее траурное и церемонное, но тратить время на переодевание не хотелось.

Когда он справился о Мие, Матиас ответил, что она прогуливается в парке. Лука спустился и увидел ее на одной из боковых аллей. Она тоже выглядела бледной и встревоженной. Рядом с Мией ему обычно было так спокойно молчать и легко говорить о чем-то, что его тревожило и волновало, но в то утро слова застывали и крошились на языке еще до того, как он успевал их произнести. Они молча бродили по парку, затянутому туманом. Густая пелена скрадывала звук шагов. Смутные серые тени при приближении постепенно принимали очертание дерева, куста, беседки, а стоило лишь отвернуться — вновь растворялись в небытие.

Лука снова и снова прокручивал в голове то, чем никогда не решился бы поделиться с Мией. Особенно с Мией. Нет, он ни минуты не сомневался в том, что Тео жив. И что настанет день, когда Лука передаст ему жеззл мессера и, наконец, освободится от навязанной ему тягостной роли. Отправится в море. Ведь именно об этом он всегда мечтал? Но все попытки заглянуть за горизонт завтрашнего дня оканчивались провалом и только рождали в сердце Луки тревогу и смятение. Будущность, которая представлялась ему яркой и объемной, наполненной звуками, запахами и почти осязаемым ощущением счастья, сейчас казалась сумрачным болотом, затянутым рваными клочьями тумана. Ну да, море. Корабль. И что? Быть вечным скитальцем, без семьи, без родины? Обреченным гоняться за ускользающей удачей? Да, наверное, Тео предложит ему остаться. Скажет: «Это и твой дом тоже. Ты — Вагнер». Но что его ждет во дворце? Роль безмолвного советника, который следует за мессером, как трехмерная тень?