Под красной крышей

– Опять же удерет, – с сомнением произнес Марк, но они уже отпихнули его и один за другим протиснулись в подъезд.

– Ну и пожалуйста, – обиженно бросил Марк и поправил выбившийся шарф.

В конце концов, не все события должны происходить с его участием. Да он к этому никогда и не стремился! Зря он вообще взялся кому-то помогать…

Однако не успел Марк отойти от подъезда, как звуки затеянной там возни сменились пронзительным коротким собачьим визгом и глухими ударами. Он застыл, не понимая значения этих звуков, сменившихся одним сильным ударом железа о камень.

Медленно, еще не догадываясь, чего же боится, Марк потянул на себя ледяную ручку двери, и в открывшемся проеме, освещенном с площадки тусклой лампой, возник малыш лет восьми, крепко прижимавший косматую собачью голову. По рукаву его густо стекала кровь. Двое других волокли за длинные лапы обезглавленное тело.

– Чего ты? – Мальчик отступил и боязливо оглянулся на старших. – Лешка, тут этот опять…

Старший выпрямился, бросив собаку, и угрожающе двинулся на Марка. Из его распухших обветренных губ вырывались угрозы:

– А ну пошел вон! Тоже топором по башке захотел? Гляди, мы и тебя враз на пельмени пустим.

Так и не выдавив ни слова, Марк попятился, и дверь захлопнулась, не удерживаемая никем, вновь разделив происходящее на два мира.

Теперь Марк почти бежал, снова попадая в лужи, но это уже не забавляло. От промокших ботинок ломило кости. Дома ждала белоснежная ванна, которую мать по первой же просьбе наполнит горячей водой, и нет там никаких собак, топоров и темных маслянистых лужиц на цементном полу.

Возле своего дома он остановился и забрался на качели, встретившие неуютностью мокрой доски. Холод не мучил его и от увиденной крови не тошнило. У него и раньше вызывали сомнение сцены, когда героев рвет у трупа жертвы. Просто не мог он сейчас идти домой и не хотел задумываться – почему? С качелей были хорошо видны их окна, и смутная тень то и дело проплывала по пелене портьер. Марку хотелось, чтобы она оказалась тенью отца, но, увы, он сам не был принцем.

Он ошибся насчет принадлежности тени. Марк понял это, как только отпер входную дверь, потому что до него сразу донеслись Катины слова:

– Это совершенно ничего для меня не значит!

Последнее слово было произнесено уже не так уверенно, будто зависло в воздухе – она услышала Марка и выглянула в прихожую.

– Привет, красавчик! – сделала Катя попытку вернуться в то, доермолаевское, позавчера.

Она не могла знать, что сегодня Марк уже был другим. Неуверенно улыбнувшись, Катя коснулась губами холодной щеки племянника и заговорила о мерзкой погоде. Из комнаты Марка донесся приглушенный детский голос.

– Она опять роется в моих вещах? – грозно спросил Марк, зная, что если эти слова не прозвучат, то мать тут же поймет, что он не в своей тарелке.

Катя по-детски надула губы и протянула:

– Ну, Марик, она же ничего не сломает. Просто посмотрит.

«Я слышал это тысячу раз!»

– Мам, я в ванную! – крикнул он, скрываясь за дверью. – Замерз как собака.

Расхожее выражение отдалось в нем пронзительной болью. Марк передернулся и рывком открыл оба крана. Едва не обрывая пуговицы, он снял с себя одежду и вытер ноги о скомканное белье. Вода окатила его волной озноба, и Марк нырнул с головой, чтобы согреться целиком. Но при его росте это никак не удавалось – колени упрямо вылезали наружу, как крымские Адалары.

– Тебе принести книгу? – спросила из-за двери мать.

«Нет!» – едва не вырвалось у него, но он ответил ровным голосом.

– Да. У меня на столе.

Он спохватился: хорошо ли спрятал отцовскую тетрадь? И решил, что не мог оставить ее на видном месте.

Мать просунула книгу в едва заметную щель. Уже года три она тактично не заглядывала в ванную, когда там был сын, и это всегда смешило его. Женская стыдливость, как и бесстыдство, полагал Марк, может принимать самые уродливые формы. Теперь ему не у кого было узнать: хорошо ли сложено его тело.

Положив томик Апдайка на стиральную машину, Марк снова вытянулся в воде и закрыл глаза. В детстве мать через день делала ему хвойные ванны, потому что Марк считался ребенком нервным и чересчур впечатлительным, и он был вынужден расслабляться в чуть теплой воде, изнывая от желания поиграть с пластмассовой лодочкой. Помнится, тогда даже поднимался вопрос о поступлении Марка в какую-нибудь спецшколу, где, как утверждала мать, в миллион раз меньше стрессов. Но отец сказал: «Нет». Марк уже не помнил его аргументов, но наверняка тот доказывал, что мальчик не должен быть изолирован от действительности. С младенчества он посмотрел вместе с отцом, который был то на сцене, то в зале, все современные спектакли, чтобы получше «узнать жизнь». Марк помнил эти постановки, но так до сих пор и не знал, что дети могут зарубить собаку ради пельменей.