Под красной крышей

Катя поправила дочке одеяло и убрала с ее лица легкие светлые пряди. Ей было приятно, что Анюта похожа на нее, хотя это считалось несчастливой приметой. Но Катя не была фаталисткой. Сколько она себя помнила, ее жизнь круто менялась лишь в тех случаях, когда она сама этого хотела. Она решила остаться у Никиты, она решила выйти с Володей из трамвая, она решила навсегда проститься с Парижем…

И вот сейчас Катя чувствовала, что в ней опять назревает решение. Оно распирало изнутри, толкая в сердце как готовый к рождению ребенок. Неясные мысли без начала и конца возникали и обрывались, едва она успевала ухватиться за них. Катя вдруг поймала себя на том, что мечется по комнате, как обезумевшая муха, и то и дело тычется взглядом в телефон. Второй вечер Катя ждала звонка и норовила опередить дочь, если сигнал наконец раздавался. Но все это были ненужные и раздражающие ее звонки. Она даже не пыталась убедить себя, что волнуется из-за рукописи Марка, кого уж обманывать…

«Прости, малыш!» – мысленно взывала Катя к племяннику и тут же забывала о нем.

«Он просто-напросто не хочет меня видеть. Он пригласил зайти Марка, но не меня. Почему он сказал это?» Пришедшая мысль до того огорчила Катю, что она не удержалась и заплакала. Чтобы не разбудить дочь, она заперлась в ванной и, закрыв сливное отверстие, обрамленное размытым ржавым ореолом, включила воду. Присев на холодный бортик ванны, Катя сдернула радужное полотенце и вытерла им лицо. Но слезы тут же потекли снова, и она прижала полотенце к щекам, чтобы капли не упали на халат. Даже раздевшись и погрузившись в теплую, потрескивающую пену, Катя продолжала чувствовать, как пощипывает лицо солоноватая влага.

Но когда она согрелась, ей неожиданно стало смешно: плакать-то было не о чем! Крепко зажмурившись, Катя опустилась с головой под воду, а вынырнув, услышала телефонный звонок.

– Черт бы тебя побрал! – выругалась она в полный голос и поняла, что ей и вправду не хочется выскакивать из ванны, накидывать на мокрое тело халат и мчаться в комнату, оставляя следы, которые после самой же придется затирать.

Спокойно выслушав, как телефон четырежды позвал и утих, Катя довольно улыбнулась и расслабилась. Ее переполняло тихое ликование, словно неожиданно для себя она победила коварного внутреннего врага.

Но до полной и окончательной победы, как всегда, было еще далеко, и это Катя тоже понимала.

* * *

«Он обязательно проболтается…»

Было ощущение, что эта мысль преследовала его всю ночь. Открыв глаза, Марк почувствовал себя утомленным, как после тяжких безрезультатных раздумий. Справа ломило голову, подташнивало, будто он на ночь объелся жирного.

То, чем он собирался гордиться всю жизнь, что должно было поставить его на высшую ступень, где располагалась русская интеллигенция, при утреннем свете выглядело еще более мерзко, чем с вечера. Досаждало еще и то, что невозможно было поручиться за болтливого старика, от которого Марк ждал отцовской всепрощающей любви, а получил порцию суетливой благодарности.

«А еще этот идиотский конкурс!» – Он сжался от очередного приступа тошноты и отогнал эту мысль. Об этом еще будет время подумать – болото засасывает медленно. Пока же надо было что-то решать со стариком, который непременно забудет о предупреждении Марка и начнет рассыпаться в любезностях перед его матерью. Она станет отпираться, и вместе они, глядишь, докопаются до сути.

Прислушавшись, Марк с облегчением понял, что сегодня дождь не караулит его у порога. Пытаясь сообразить, почему это так обрадовало его, он наспех оделся и, совсем чуть-чуть замешкавшись у двери, вышел к матери. Она накрывала в столовой к завтраку, неслышно скользя в мягких тряпичных «лодочках». С утра у нее не было лекций, но Светлана Сергеевна и думать не могла, чтобы поспать подольше и позволить сыну самому обслужить себя перед школой.

Марк обнял ее сзади, для чего ему каждый раз приходилось наклоняться, и взял у нее из рук вилки.

– Однажды меня затащили перекусить в школьную столовую, – признался он, покалывая подушечки пальцев. – Ты себе просто не представляешь! Я так и не смог взять в руки их приборы. Все они были мокрыми и жирными, а кое-где между зубчиками застряли остатки пищи.

– В детстве мне тоже приходилось обедать в школьной столовой, – виновато сказала Светлана Сергеевна и дважды нервно шмыгнула носом. Была у нее такая привычка, за которую она частенько получала замечания от мужа.

– Ну… – нерешительно протянул Марк. – Тогда ведь были другие времена.

– Какие – другие? Садись за стол.

– Социализм, голод…

– Дурак ты, мой дорогой, – добродушно отозвалась мать, раскладывая пышный омлет. – Какой голод? Это были семидесятые годы. Или ты думаешь, что твоя мать – ровесница революции?

– Нет, но… Мам, ты же знаешь, я не люблю историю! Там куда ни ткни – то борьба с космополитизмом, то дело врачей, то жидомасонский заговор…

– Ну и? – не поняла Светлана Сергеевна. – Что было, то было, куда от этого денешься?

Марк упрямо наклонил голову:

– А я не желаю ничего об этом знать! И не хочу, чтобы весь класс косился на нас с Милкой Гуревич…