Под красной крышей

Катя вскочила с дивана и, сжав кулаки, начала мерить комнату остервенелой поступью последнего солдата, идущего с барабаном на врага. Но Никита никогда не был ее врагом, она опять все придумала. Стоило мысленно произнести его имя, и в груди сдавило так, что Катя замерла, не дойдя до угла, и стала испуганно хватать ртом воздух. Она разучилась дышать в одном ритме с ним, она стала обычным человеком. Его же легкие, как и прежде, полны голубой парижской дымкой…

«Я не помню его стихов, – подумала Катя с ужасом, будто упустила последний спасительный канат, способный вытянуть ее на поверхность, и теперь водяная толща будет всегда, всегда давить ей в грудь. – Почему я не помню его стихов…»

Катя огляделась, и все женские ухищрения – французская музыка, вино, конфеты, духи – показались ей невыносимо пошлыми, не достойными ни Никиты, ни ее самой. Она уже готова была спрятать магнитофон и собрать волосы в строгую «шишку», как вдруг раздался звонок.

– Привет, – произнес Ермолаев так, будто голосом пробовал глубину – можно шагнуть еще или лучше отступить.

– Заходи, – бросила Катя, не поздоровавшись, и долго возилась с дверью, запирая на все замки. – Нет, не в эту комнату, здесь детская. Дальше.

И пошла следом, с удивлением разглядывая его дешевые фиолетовые носки. На пороге комнаты Никита замешкался, осматриваясь. Катя ожидала, что он произнесет что-нибудь вроде: «Хорошо у вас» или «Как ты уютно все устроила», но он спросил:

– А книжные полки у вас в детской?

– Нет, в комнате свекрови. Это ее квартира.

– Понятно…

– Садись, – отрывисто сказала Катя и устроилась в кресло сбоку, чтобы видеть его верблюжий профиль.

Пытаясь найти признаки волнения, она взглянула на его руки: они расслабленным крестом лежали на коленях. Ей же пришлось подсунуть ладони под себя, чтобы не тряслись пальцы. В этой позе было что-то девчоночье, настоящей леди не пристало сидеть таким образом при гостях. Но она не могла видеть в Никите обычного гостя.

– Хочешь «Шампанского»? – не выдержав молчания, спросила Катя.

– «Золотого»?

– Нет, почему – «Золотого»?

– Когда мы познакомились, твоя сестра угостила нас именно таким.

– Ты помнишь такие детали?

– Да что ты! Я могу забыть что угодно: город, год, имя женщины, но марку вина – никогда!

– Ах вот как! – кивнула Катя, задетая его признанием. – Так что, ты прочитал?

– А? Да, прочитал. Он очень одинокий мальчик, да? Всегда с людьми и всегда один. «Я прожил молодость во мраке грозовом, и редко солнце там сквозь тучи проникало…»

– Бодлер?

– Откуда ты знаешь? – спросил Ермолаев с неподдельным удивлением.

– Ты всегда любил Бодлера.

– Ты ошибаешься, я всегда его ненавидел.

– Но ты же постоянно перечитывал его стихи!

– Я не мог отделаться от него. Вырваться. Марк любит его или ненавидит?

Катя пожала плечами:

– Понятия не имею. А это является каким-то критерием?

– Безусловно.

– Все это слишком туманно, – со вздохом призналась Катя.

Ее начинал утомлять этот разговор. Впервые захотелось отправиться на работу, окунуться в игривую атмосферу беззлобных сплетен и незамысловатых шуточек.

Ермолаев напористо возразил:

– Напротив, это очень просто.

– Не для меня. Так что ты скажешь о стихах моего племянника?

– Ты переживаешь за него как за сына. Когда-то мы с тобой хотели иметь сына…

– Ты говоришь об этом с таким равнодушием!

– Разве? Это тебе только кажется. Я до сих пор жалею, что ты не оставила мне малыша, прежде чем сбежать.

– Я не сбегала, ты сам меня выгнал.

– Я всего лишь закрыл за тобой дверь.

– Ты хлопнул ею так, что выскочили соседи!

Он покачал головой:

– Не помню…

– А я что-то не помню твоего горячего желания иметь сына. И не примеривайся к Марку! Он слишком велик для тебя.

– Или я слишком мелок для него.

– Я этого не говорила.

– Я и сам это знаю. – Перестань! – вдруг вскрикнула Катя и вскочила с кресла. – Ты опять провоцируешь ссору. Мы не виделись тысячу лет и с первой же минуты сцепились как в старые добрые времена.

– Не такие уж и добрые… – проворчал Ермолаев, не трогаясь с места. – И, глядя на тебя, не посмею сказать: старые. Ты такая эффектная дама!

– Тебя это раздражает?

– Мне больше нравилось, когда ты была стриженой, тощей и вредной, как сто чертей. Хорошо иметь под рукой такого бесенка.

– Ах вот как?! – воскликнула Катя и подумала: «А я еще приготовила “Шампанское” для этого идиота!»

– Конкурс в субботу в пять часов, – как ни в чем не бывало сказал Ермолаев, быстро помаргивая. – Передай, пожалуйста, Марку, если мы не увидимся с ним.

– А вы часто видитесь?

– Я сделал в рукописи свои пометки, правда, он может смело на них наплевать. Его стихи еще любительские, но уже достаточно крепкие. Хотя есть в них что-то…

– Тебе-то самому они понравились?

Худое и заостренное книзу лицо откровенно сморщилось:

– Ты рассуждаешь по-дилетантски. Понравилось – не понравилось, разве это важно?

– А что же? – искренне удивилась Катя.

– У него свой взгляд на мир. Несколько болезненный взгляд. Он считает свои чувства преступными, почему?

– Я не знаю, – растерянно призналась Катя. – Честно говоря, я почти ничего не знаю о его чувствах. Для меня он всегда был малышом.