Под куполом небес

Через неделю сборы в «Circus Khalil Oghab» упали катастрофически! Шапито вместе с надуманным фестивалем поехал на север страны. Хозяин цирка с сыном, чуть ли не стоя на коленях, долго уговаривали русского жонглёра продлить контракт. Халил Огаб сулил Пашке новый, заоблачный гонорар. Тот мысленно улыбался – обещать ещё не значит жениться! Восток – дело тонкое. Как будет с этими обещаниями на самом деле, он представлял не хуже самого Огаба… Пашка поблагодарил этих добрых людей, настоящих тружеников манежа, деликатно отказался, ссылаясь на семейные обстоятельства. Дал понять, что его решение твёрдое и окончательное. С ним, в конце концов, расплатились и отстали. Привыкший за это время к Пашке Джафар пустил скупую мужскую слезу и пообещал помнить русского друга всю жизнь. Они все на прощание обнялись. Цирк – он и в Африке цирк! Это не национальность, не профессия. Это – каста!..

Павел Жарких, артист Российского цирка, завершил свой месячный контракт в Иране и вернулся на родину. Он успевал как раз к началу гастролей в Новосибирске. Его там уже ждали…

Глава двадцать третья

Радостный лай заполнил конюшню. Лошади фыркали и дробно топали по деревянному настилу в стойлах. Варька безостановочно визжала и завывала, словно причитала по неожиданно возвратившемуся блудному сыну, крутилась волчком, пытаясь лизнуть того в лицо. Захарыч бросил таз с морковкой и свёклой, вытер руки о комбинезон и с распростёртыми руками пошёл навстречу Пашке. Венька распрямил спину и улыбался издалека.

– А мы тебя ждали только к вечеру! – Захарыч, стуча сердцем, словно он пробежал стометровку на чемпионское время, обнимал Пашку и всё никак его не отпускал. Тот едва смог высунуть руку, чтобы протянуть её Веньке.

– Да я на такси прямиком из аэропорта в цирк, автобус замучаешься ждать. А где Света?

– С директором бодается по поводу денников, – прояснил обстановку Венька. – Неделю его бомбим. Твердолобый!

– Ничего, наше дело правое! – Захарыч держал Пашку за плечо и рассматривал его, как Тарас Бульба сына, словно они не виделись несколько лет, а не какой-то месяц.

– Враг будет разбит! Победа будет за нами! – Пашка, улыбаясь, тоже с радостью смотрел на своего наставника. – Ох, Захарыч! Любил ты, видать, нашего «кормчего», вождя, так сказать, всех времён и народов. – Пашка вдруг, сам того не ожидая, от всей души прижался к родному ему человеку. Соскучился!..

Стрельцов в каждом новом цирке, если не было большого количества ещё каких-нибудь копытных, переделывал конюшню на свой лад. Он разбирал деревянные переборки между соседними стойлами, которые были по стандарту два на три метра, и в результате получались свободные денники для каждой из лошадей. Вольготно, хоть танцуй! Когда гастроли заканчивались, Захарыч с Пашкой и Венькой аккуратно всё возвращали на свои места. После их отъезда выглядело всё как прежде, а иногда и лучше – старые, прогнившие от времени доски они заменяли новыми за свой счёт. Циркам было на руку…

По поводу разборки стойл в каждом городе был непременный разговор с директором. Некоторые соглашались легко, другие артачились, но потом соглашались. Были упёртые, кто ни в какую! Услышать от таких что-то вразумительное на простой вопрос «почему» было невозможно. В ответ звучало типа «потому что!..» Таким приходилось объяснять очевидное:

– Животное, оно ведь не вы, по паркам не пройдётся и в кино не сходит. Из всех развлечений – это репетиции и представления. Да и то в мыле от гривы до хвоста. Потом стой в двухметровом станке целый день, переминайся. На ночь прилечь – целая история! А у нас лошадки без привязи свободно по деннику ходят, радость от жизни видят. Они ж, как люди, с душой! Иногда даже лучше людей…

После таких разговоров Захарыч шёл на конюшню, расстроенно шепча что-то в бороду. В такие моменты то и дело звучало его традиционное: «Хомут тебе в дышло!..» В этом городе, видимо, коса нашла на камень. Вопрос пока никак не решался.

– Ладно, переживём, как простуду. – Захарыч махнул рукой. – Главное, чтобы не было войны! О! А вот и Света…

– …И-исинька! И-исинька! Настоящая!.. – Захарыч, как ребёнок, радовался подарку, о котором мечтал всю свою жизнь. Сбылось! И как вовремя!..

Он нежно прижимал сейчас к себе заварной чайник из исинской глины, гладил его, нюхал и чуть ли не целовал, сияя не потускневшими за эти годы ярко-васильковыми глазами.

– И-исинька!..

Все улыбались детской радости старого человека. Выглядело умильно и трогательно. Поглаживания Захарыча, его напевное «и-исинька» с ударением на первую букву, огромные мужицкие руки, в которых почти исчез предмет радости, производили впечатление, что Захарыч гладит котёнка, приговаривая: «Ки-исинька! Ки-исинька!..»

Пашка ещё раз поразился сходству Захарыча с Халилом Огабом, который теперь был за тридевять земель. «Дед! Вот скажи сейчас что-нибудь на фарси и будешь как «человек-гора»! Хотя ты у меня и так – Эверест!..»