Под лепестком несущего винта. Книга вторая

Серёже я от имени Деда Мороза подложил под разнаряженную ёлку детское духовое ружьё, пусть привыкает парень к профессии папаши.

Праздник, начатый в узком семейном кругу, через час объединил всех обитателей нашего дома. У Титовых детей не было, и мы славно устроились на их кухне. Пили за присутствующих, за родителей, за друзей и знакомых, пили за живых и мёртвых. Когда порядком нагрузились, кому-то в голову пришла бредовая мысль пойти в офицерский клуб на танцы. Почему бы и нет, если душа требует оттянуться по полной? Пей, гуляй, Вася, однова живём!

Клуб от выпитого спиртного еле стоял на ногах. Но благодаря присутствию начальника политотдела вёл себя достаточно пристойно. Слегка поддатые полковые трубачи лихо играли фокстроты и вальсы. Нарядные пары танцевали, и только заядлые билиардисты с увлечением гоняли шары по зелёному полю стола в насквозь прокуренной комнате.

Всё было бы хорошо, но ни с того, ни с чего ко мне пристал изрядно выпивший Вовка «Дерево»:

– Нет, ты скажи, почему с нас партия гребёт двойные налоги?

– Как это?

– Посуди сам: получку в валюте перечисляют в рубли, и мы платим в партийную кассу положенные три процента. И, кроме того, три процента высчитывают с валюты. Кому-то это надо, а? Ох, дурят нашего брата! Ох, дурят!

– Не мелочись, Вова, – посоветовал я.

– Да мне не жалко, – махнул он рукой. – Но где справедливость? Ты журналист, вот и объясни.

– Иди – ка ты на хрен со своими проблемами, – решил я уйти от щекотливого вопроса, и в этот момент появился Омельченко. Неужели подслушал наш разговор? Тогда беды не оберёшься. Партия не любит, когда роются в её карманах.

– В чём дело, ребята, – строго спросил полковой идеолог.

– А ни в чём, – мгновенно отреагировал я. – Вас это не касается.

Резкий тон и неприязнь в моём ответе не понравились подполковнику. Он обиженно поджал и без того тонкие губы, промычал что-то неуловимое и отошёл в сторону. Так-то лучше.

О мимолётном разговоре я и думать забыл, но начальник политотдела о нём напомнил.

– Как вы, молодой перспективный офицер, могли оскорбить меня в глазах подчинённых своим пренебрежением? – начал он отчитывать, когда я оказался в его кабинете. – Я могу понять неотёсанного солдафона, но вы-то, с вашим интеллектом… Возмутительно!

Вот это да! Я и не подозревал, что подполковник так самолюбив и тщеславен. Вот ведь как оказалось: нужно было лизнуть, а я по неопытности гавкнул.

В смущении я пролепетал свои извинения, и клятвенно заверил, что никак не хотел испортить настроение глубоко уважаемого мной человека, что готов за ним в огонь и в воду, и если потребуется… И т. д., и т. п.

Кажется, мне удалось убедить начальника в безусловной преданности и нежной своей любви к нему. Свирепый взгляд его потух, и к концу аудиенции голос смягчился. Повинную голову и меч не сечёт, на этот раз вроде бы пронесло, но кто знает, как поведёт себя дальше растревоженная кобра. Возьмёт и зарубит мой выезд на зимнюю сессию. Рекомендации-то Лысенко, к радости, сработали, контрольные зачли, и я уже имел на руках приглашение на факультативные сборы.

Военнослужащему учиться на заочном отделении ВУЗа накладно. Кроме проездных документов никакой денежной компенсации не положено. Даже зарплату выдают из расчёта сто рублей в месяц, и ни копейки больше.

Надо было выкручиваться из создавшегося положения, кормить себя и семью, и я посоветовался с Егорычевыми, как разрешить возникшую проблему.

– Да проще простого, – сказала Лизавета, гремя на кухне кастрюлями. – Вези в Союз пару – тройку дивандеков, нейлоновые покрывала или болоньевые плащи, сдавай в комиссионку, и компенсируешь расходы. Вещи модные, с руками оторвут.

Дефицитные тряпки я приобрёл через друзей и по простоте душевной похвастался ими перед соседкой.

– Надо же, – позавидовала Лизавета, – и как тебе это удалось?

– Не имей сто друзей, а живи, как Аджубей, – перефразировал я известную поговорку, намекая на родственные отношения известного журналиста с главой правительства.

– Молодец, – одобрила она и пожаловалась: – А мой-то – тюхтя в этом плане.

Благополучно миновав Брестскую таможню, я прибыл в Ленинград и остановился в гостинице «Октябрьская». Номер был однокомнатный и, главное, с душем. «Вот вырасту, выучусь, – мечтал я, подставляя лицо под ласковые струи тёплой воды, – обязательно приобрету квартиру с ванной и душем и буду мыться по два раза в день».

Уладив дела с комиссионкой, я помчался в университет. Прошло полгода, но здесь ничего не изменилось. Дымили сигаретами, подпирая плечами двери аудиторий и оккупировав широкие подоконники студенты, взахлёб читали и не могли начитаться перед экзаменами заочники, сновали с бумагами и списками в руках клерки, и над всем этим висела нескончаемая аура озабоченности, зубной тряски и нервозности.