Под местным наркозом

Потом она велела тщательно присматривать за одним из моих учеников, которому в начале лета в связи с предстоящим визитом «высокого гостя» может угрожать опасность: «Знаешь, мальчик, он такой же, каким ты был тогда. Всегда забегал вперед, ветер в голове, лез на рожон. Намаялась я с тобой…»

Я попросил прощения у матушки и обещал следить за Шербаумом. (С ним, кстати, ничего не случилось на площади перед Оперой, зато Веро Леванд могла похвастаться сильными ушибами и кровоподтеками.)

Зубной врач снял металлические колпачки. Я попытался продолжать диалог с умершими.

— Они ведь все еще живы, доктор. Хотя Крингс взял револьвер, который дочь положила на борт ящика с песком, он, как и Паулюс, стреляться не стал. На следующий день он созвал всю семью — стало быть, и Шлоттау и меня тоже — к себе в кабинет и признался, что потерпел фиаско, после чего ознакомил со своим решением, предварительно упомянув о самоубийстве Сенеки, равно как и о том, что смерть нам нипочем. «Я решил, — сказал он, — добиться победного перелома в другой области: посвящу себя политике!»

После этого я тоже принял решение — расторг помолвку с его дочерью. Он согласился, дав понять, что это его вполне устраивает. А Шлоттау, которого никто ни о чем не спрашивал, сказал: «Разумно».

Так закончились эти семейно-военные игры. Но если позволите, доктор…

Зубной врач был против вариантов на ту же тему, не хотел знать и о моем последнем объяснении с Линдой.

— Ваша песенка спета, дорогуша. Точка. Занавес. Добавления излишни. Как зубной врач, я ежедневно выслушиваю подобного рода истории о любовных треугольниках. Герои их изображают себя либо в исторических костюмах, либо в почти современных. И конечно, обязательно маскируют этот неизменный жалкий треугольник: иногда экономико-теоретическими рассуждениями, иногда религиозными, иногда даже уголовно-правовыми или налогово-правовыми. Однако все эти переодевания имеют лишь одну цель — замаскировать вечный треугольник. Прежде чем вы заставите нас присутствовать на свадьбе Линды и Шлоттау, давайте посмотрим лучше на лыжников, они оживлены: совершают телемарк, поднимают облачка снега, оставляют следы, смеются, а под конец выпьют свои питательные дрожжи «Ово». Словом, пора наконец похоронить вашу прежнюю невесту. Договорились?

— Я сделал то же, что во времена Оны сделал художник Антон Мёллер из моего родного города с дочерью бургомистра, своей суженой.

— Значит, вы все же хотите рассказать еще одну байку?

Веро Леванд называет это «переключением». То время, что он приготавливал специальный цемент, высушивал мои обточенные зубы струей горячего воздуха, устанавливал два мостовидных протеза, я посвятил перенесению на экран телевизора, так сказать для сравнения, притчи о художнике Мёллере.

Я рассказал не только историю о классическом любовном треугольнике (мой зубной врач с удовольствием принес бы ее в жертву прогрессу), я еще позволил себе одновременно некоторые намеки на его личный треугольник. Разве могло укрыться от моих зорких глаз, что зубной врач — один из углов типичного старомодного треугольника? Ведь он разрывается между своей супругой, матерью его детей, и своей помощницей.

— Итак, вот что случилось с моим земляком, талантливым Антоном Мёллером, который в 1602 году должен был написать для данцигского магистрата «Страшный суд»; то была заказная работа; живописец, увлекавшийся до сей поры маньеризмом и писавший лишь аллегорические фигуры, получил ее по протекции бургомистра. Он должен был жениться на дочери этого патриция, лишь только будет выдан соответствующий ганзейским обычаям гонорар.

Часть поверхности, где следовало изобразить скучный рай, Мёллер написал быстро — хотел поскорее избавиться от этой темы — и по моде того времени. Художник заранее радовался работе над чистилищем и над спуском в ад: будучи истым сыном порта, он решил изобразить грешников плывущими на кораблях. Они должны были сошествовать в ад вниз по реке на зафрахтованных лодках, баркасах и изящных ладьях; натурой для реки послужила Мотлау — приток Вислы. А в одной из ладей он решил написать голую женщину — воплощение греха. Мёллер не мог без аллегорий.

Однако и грех нельзя было как в ту пору, так и сейчас изобразить без живой натуры. Дочка паромщика, простая пышнотелая деваха, послушно позировала художнику, и Мёллер во всех отношениях неплохо воспользовался ее прелестями; но когда невеста живописца захотела своими глазами увидеть, насколько продвинулось сошествие в ад, она сразу же попала в двусмысленное положение, оказалась в любовном треугольнике, который вы, милый доктор, считаете изжившим себя и хотели бы упразднить — хотя сами герой такого же точно треугольника; тем не менее треугольник этот помог художнику Мёллеру в его творчестве.