Опять перед лицом родных моих полей,
Теряясь в их дали и свежесть их вдыхая,
Без сна провел я ночь, как в юности моей,
Любя и веруя, надеясь и прощая.
Я все любил: любил беззвездный блеск небес
И полосу зари, не гасшую до света,
И яблони в цвету, и озеро, и лес,
И предрассветный шум, и молнию рассвета.
Я все прощал: прощал озлобленным врагам,
Прощал судьбе ее обиды и обманы…
Летом 1883 года Надсон сляжет в постель. Диагноз поставлен страшный – туберкулез. Как следствие болезни, открылась рана на ноге. Его лечат, но результаты неутешительны. По совету докторов друзья отправляют его на юг Франции. Сумма в 2500 рублей (500 рублей внес литературный фонд, остальное собрали его товарищи) позволила ему около года прожить в Европе.
Постоянная спутница Надсона – его близкая знакомая, Мария Васильевна Ватсон – замужняя женщина средних лет, биограф, редактор; в «Биографическом очерке» 1888 года она упоминается под инициалами М. В. З. Ей суждено разделить с поэтом и последние часы его жизни. Вместе они объехали много городов, среди которых Висбаден, Ницца, Берн и другие, везде его пытались лечить, оперировали, и только в конце января 1885 года он как будто пошел на поправку. Период до весны был самым благотворным пребыванием поэта за границей.
Жалко стройных кипарисов —
Как они зазеленели! —
Для чего, дитя, к их веткам
Привязала ты качели?
Не ломай душистых веток.
Отнеси качель к обрыву.
На акацию густую
И на пыльную оливу:
Там и море будет видно;
Чуть доска твоя качнется,
А оно тебе сквозь зелень
В блеске солнца засмеется,
С белым парусом в тумане,
С белой чайкой, в даль летящей,
С белой пеною, каймою
Вдоль по берегу лежащей.
В марте 1885 года вышло первое издание стихотворений Семена Надсона, он сообщает в Петербург: «Для меня книга оказалась полезной. Сведя в одно все свои вирши, я ясно увидел, чего мне не хватает. Удастся ли наверстать все это, не знаю. Мне бывает очень тяжело, когда говорят, что я подаю надежды. А вдруг я их не оправдаю. Точно дать слово и не сдержать его».
Умерла моя муза!.. Недолго она
Озаряла мои одинокие дни:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна!..
В благодатном краю, в Ницце, поэт скучает по России: «Скверная пасха у этих сухопарых французов, ни колоколов, ни наших заутрень!
А заскучал я потому, что меня неудержимо тянет назад… В самом деле, что я здесь такое, отрезанный ломоть».
Снова лунная ночь, только лунная ночь на чужбине.
Весь облит серебром потонувший в тумане залив;
Синих гор полукруг наклонился к цветущей долине
И чуть дышит листва кипарисов, и пальм, и олив.
Я ушел бы бродить, – и бродить и дышать ароматом,
Я б на взморье ушел, где волна за волною шумит,
Где спускается берег кремнистым, сверкающим скатом
И жемчужная пена каменья его серебрит.
Да не тянет меня красота этой чудной природы,
Не зовет эта даль, не пьянит этот воздух морской,
И как узник в тюрьме жаждет света и жаждет свободы,
Так я жажду отчизны, отчизны моей дорогой.
После Франции Надсон едет в Швейцарию, но состояние его здоровья не становится лучше, кроме того, заканчиваются деньги. Осенью он возвращается в Петербург.