Под музыку русского слова

Дитя столицы, с юных дней

Он полюбил ее движенье,

И ленты газовых огней,

И шумных улиц оживленье.

Он полюбил гранит дворцов

И с моря утром ветер влажный,

И перезвон колоколов,

И пароходов свист протяжный.

Он не жалел, что в вышине

Так бледно тусклых звезд мерцанье,

Что негде проливать весне

Своих цветов благоуханье.

Что негде птицам распевать,

Что всюду взор встречал границы, —

Он был поэт и мог летать

В своих мечтах быстрее птицы.

Он научился находить

Везде поэзию – в туманах,

В дождях, не устающих лить,

В киосках, клумбах и фонтанах

Поблекших городских садов,

В узорах инея зимою,

И в дымке хмурых облаков,

Зажженных зимнею зарею…

1884

Вновь любимый город после долгой разлуки, ощущение себя в нем как поэта, литературные вечера, встречи с друзьями – все хорошо, только здоровье не восстанавливается. Им овладевает отчаяние.

Из письма к другу: «Если бы вы знали, что за ужас сознавать, что у вас нет будущего, что даже на месяц вперед нельзя делать планов. Подумайте, ведь я не книгу, не роман читаю, это я сам умираю».

* * *

Надо жить! Вот они, роковые слова!

Вот она, роковая задача!

Кто над ней не трудился, тоскуя и плача,

Чья над ней не ломилась от дум голова?..

1885

Петербург, Москва, Киев, Ялта – города, в которых он, несмотря на выступления и публикации, имеющие большой успех, чувствует себя больным и несчастным. Еще в одном письме он пишет: «Я съездил в Киев и устроил там блестящий вечер в пользу литературного фонда. Фонд получил чистых 625 рублей, а меня молодежь чуть не разорвала в клочки и на руках вынесла на эстраду. Одним словом, я иду в гору и погибаю от чахотки».

В те годы поэзия Надсона принималась на ура. На его стихи писали романсы, поклонницы и поклонники переписывали себе в альбомы любовную лирику:

«Только утро любви хорошо,

Хороши только первые робкие речи,

Трепет девственно чистой стыдливой души,

Недомолвки и беглые встречи».

«Ты разбила мне сердце, как куклу ребенок,

И права, и горда, и довольна собой,

Резвый смех твой, как прежде, задорен и звонок,

И как ясное небо твой взгляд голубой».

«Любви, одной любви! Как нищий подаянья,

Как странник, на пути застигнутый грозой,

У крова чуждого молящий состраданья,

Так я молю любви с тревогой и тоской».

«Я долго счастья ждал – и луч его желанный

Блеснул мне в сумерках: я счастлив и любим;

К чему ж на рубеже земли обетованной

Остановился я, как робкий пилигрим?»

Современники попадали под влияние его чарующих строк, его декламации, а когда поэта не стало, образы, созданные им, продолжали волновать сердца и умы, пробуждать мысль.

* * *

Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса!

И грозна, и окутана мглою,

Буря гневным челом уперлась в небеса

И на волны ступила пятою.

В ризе туч, озаренная беглым огнем

Ярких молний, обвитых вкруг стана,

Мощно сыплет она свой рокочущий гром

На свинцовый простор океана.

Как прекрасен и грозен немой ее лик!

Как сильны ее черные крылья!

Будь же путник, как враг твой, бесстрашно велик…

1884

Вполне возможно, что Максим Горький был знаком с этим стихотворением, прежде чем написал своего знаменитого «Буревестника».

Смею предположить, что тема женской красоты, трогательно прозвучавшая у Надсона в двух его стихотворениях, написанных в разные годы, но с одним названием – «Дурнушка», была подхвачена и получила развитие в блистательном стихотворении Николая Заболоцкого – «Некрасивая девочка».

ДУРНУШКА

Бедный ребенок – она некрасива!

То-то и в школе, и дома она

Так не смела, так всегда молчалива,

Так не по-детски тиха и грустна!

Зло над тобою судьба подшутила:

Острою мыслью и чуткой душой

Щедро дурнушку она наделила —

Не наделила одним – красотой!..

Ах, красота – это страшная сила…

1883