Под небом Аргентины

— Жена у тебя больна, брат, — наудачу сказал Наско. — А ты и не думаешь домой возвращаться.

— Лучше нам с ней вдвоем помереть! — вырвалось у Пышо.

— Береги жену, бай Пышо. Она у тебя еще не старая. Да и за тобой присмотрит на старости лет.

— Не твоя забота, парень. Ты лучше скажи, зачем я тебе понадобился.

— Ладно, скажу. Думается мне, что ты можешь поправить свою жизнь, если откажешься от пьянства и найдешь работу.

Пышо поковырял ногтем покрытый жирными пятнами стол, не поднимая глаз. Его молчание ободрило Наско.

— Я слышал, что в Буэнос-Айресе можно найти работу на стройке. У меня там есть друзья, они тебе помогут. А до тех пор будешь жить на те деньги, что у тебя есть. Попытайся, бай Пышо.

— Верно, Наско, но…

— Какие еще отговорки найдешь? Язык здешний уже понимаешь…

— Эх, не понять тебе меня! Ничего-то я не хочу. Свалиться бы мне пьяным где-нибудь под забором, да и не вставать больше.

— Упрямый же ты, ей-богу. Поезжай, жену с собой возьмешь, начнешь жить как люди.

— Что ж, можно и так…

Наско помолчал, задумался.

— Нашел тебя Иван? — неожиданно спросил он.

— Какой Иван?

— Тот, из Чако, твой фронтовой друг.

— Неужто он здесь? — обрадовался Пышо, но тут же лицо его омрачилось. — Лучше мне с ним не встречаться. Ты ему говорил обо мне?

— Нет, — солгал Наско и заторопился уходить: — Ты подумай, бай Пышо, и как решишь, приходи, я тебе дам письмо к моим знакомым.

Встретившись с Иваном, Наско рассказал, ему о своем разговоре с Пышо и сообщил, что тот готов начать все сначала, только надо на него еще подействовать. Иван поспешно поднялся.

С Пышо он столкнулся в дверях трактира. Они обнялись и вернулись к столику.

— Что будешь пить, Иван? — спросил Пышо. — Постарел ты больно…

— Выпьем по кружке пива.

— Сколько воды утекло с нашей встречи в Буэнос-Айресе!.. Ну, рассказывай, как у тебя.

Иван охотно заговорил. Он подробно рассказал, где и кем работал, в каких городах побывал. Отказьь вал себе во всем, чтобы своим деньги посылать. Выкупили они заложенную землю, а сын даже в университет поступил. Иван в лепешку разобьется, но сыну поможет. Ведь человек ради детей живет. Пусть хоть он не гнет спину.

Пышо слушал, понурившись, и по привычке ковырял ногтем стол.

— А ты как живешь, Пышо?

— Как придется.

— Опустился ты, брат, — сурово проговорил Иван. — Наслышался я о тебе…

— Чего? — взвился Пышо.

— Из кабаков не вылезаешь.

— Тебе легко говорить! Землицу сберег, дети у тебя живы и здоровы.

— Я же хуже грешного дьявола мучился. Работы не было — голодал. Работал — опять голодал, от куска отрывал. А ты? Заладил — земля да земля! Если ты мужчина, то ни от какой работы не откажешься.

— Ты прав, Иван. — Пышо задумался и вздохнул: — С тех пор, как мальчиков потерял, все опостылело мне — и дом, и люди, и работа, весь мир. Знаешь, какие ребятки были? Крепкие, как медвежата, понятливые, с хитрецой. Кто их у меня отнял? Кто меня ограбил, землю забрал? Какая земля у меня была у Злого дола! Колючку воткнешь, и та яблоней зацветет. А что у меня сейчас?

— Сейчас у тебя жена и дочь, хорошие, работящие женщины. Обе на тебя надеются. Почему ты их забросил? И жена, слышал, хворает… — Иван дружески сжал его плечо. — Эх Пышо, Пышо! Возьми себя в руки, брат! Берись за ум, пока не поздно.

Пышо вышел из трактира совсем растерянный. Но впервые за столько времени он чувствовал себя ободренным, немного воспрянул духом. В уме зрело решение: он отправится с Иваном в Буэнос-Айрес, найдет там работу, устроится, потом вызовет жену и Лену. Иван хороший человек, поможет ему.

По дороге Пышо купил колбасы и хлеба. Хотел захватить и бутылку вина, но раздумал. В каком-то праздничном настроении зашагал он к дому. Эти улицы он исходил вдоль и поперек, знал каждый закоулок, а сейчас они казались ему какими-то новыми, чистыми. И люди будто приветливей стали, и дети, носившиеся вокруг с веселыми криками, милей. Пышо чувствовал себя, как человек, пробудившийся от долгого сна.

Он открыл дверь и остановился на пороге. У колченогого столика сидели жена с дочерью. Перед ними лежали развернутый сверток с колбасой и хлеб. Но они не ели. Жена, зарыв голову в платье Лены, рыдала, как по покойнику. Плач оборвался, когда дверь открылась, и обе испуганно уставились на него — его появление в этот дневной час было совершенно неожиданным.

Пышо захлопнул дверь.

— Ты разве не на работе? — пробормотал он, взглянув на Лену и не зная, что сказать. — Что-нибудь случилось?

— Ничего. Все в порядке, — резко ответила вместо нее мать.

Держа пакеты в руках, Пышо смотрел на жену. Как она постарела! В воображении мелькнул образ задорной, румяной, резвой девушки, в которую он влюбился с первого взгляда.

— Что ты стоишь, как неприкаянный? — раздраженно бросила жена и запричитала: — Пышо, Пышо, до чего мы дожили! Проклял нас кто, сглазил ли… Кому мы зло сделали, господи, за что ты нас наказываешь?

— Будет тебе, жена. Все переменится, — смущенно пробормотал Пышо. — Есть лучше давайте.

Вдруг она встала и зло посмотрела на него:

— Тебе что — ешь, пьешь, а о семье и не вспомнишь. Люди над нами смеются.