Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Слушай, дружочек! Неужели только из-за такой безделицы мичман так тебя недолюбливал? – с неприкрытым сомнением полюбопытствовал я. – А может быть, у него были более веские причины для недовольства тобой?

Степан смущённо замялся, видимо соображая, стоит ли ему открывать мне всю горькую правду об его отношениях с начальником. Но, немного поразмышляв, решил всё-таки не утаивать истины:

– Если быть предельно откровенным, то у меня уже в те времена начал «прорезаться» поэтический дар. Мне казалось, что если поэт-песенник действительно посвятил Маркушкину такие тёплые слова, то только потому, что недостаточно хорошо знал этого скользкого типа. Поэтому я слегка скорректировал текст песни, так горячо любимой нашим мичманом. Слово «моряк», я заменил на «чудак», ну, разве что слегка преобразовав первую букву. А там, где пелось: «…Грудь его в медалях, ленты – в якорях…», слово «ленты» заменил аккурат той частью тела Маркушкина, где у него действительно красовались якоря. Были и ещё кое-какие незначительные, но острые поправки к тексту. Моим друзьям так понравились эти мелкие изменения, что на воскресных концертах нашего барда они стали дружно подпевать ему именно так. А так как мичман страдал «синдромом тетерева» и, распевая песни, слышал только себя самого, то эти маленькие проказы сходили нам с рук. Замкапитана по политчасти даже прилюдно похвалил Маркушкина:

– Молодец, мичман! Матросы с таким энтузиазмом и вдохновением подпевают вам, что их слышно даже в машинном отделении. Я уже не говорю о моей каюте. Вы вносите значительный вклад в воспитание подчинённых в духе патриотизма и любви к военно-морскому флоту.

– Служу Советскому Союзу! – гаркнул Маркушкин, сияя, как начищенная бляха салаги.

Удовлетворённый политрук вальяжно вышел из кают-компании, а я выскользнул за ним, якобы по малой надобности. В коридоре заместитель столкнулся с шедшим ему на встречу капитаном и с неподдельным восторгом обратился к нему:

– Вы слышите, с каким вдохновением поёт экипаж патриотические песни под руководством нашего даровитого мичмана? Не побоюсь сказать, что Иван Фёдорович – это настоящая гордость и заслуженный герой нашего военно-морского флота! И он, несомненно, достоин самой высокой награды!

– Да-да, – криво усмехнулся капитан. – Мичман Маркушкин – это настоящая горесть и заслуженный геморрой в заднице нашего военно-морского флота. И все мы достойны высочайшей награды, за то, что имеем несчастье служить вместе с ним. И если он распевает по воскресным дням песни и ежедневно «стучит» на своих сослуживцев, то это ещё не значит…

Тут капитан осёкся, заметив меня за спиной заместителя, и, подхватив его под руку, сноровисто уволок за собой:

– Давайте-ка лучше пройдёмся в мой кабинет и уже там обсудим особенности политико-воспитательной работы с личным составом нашего крейсера.

Воскресные хоровые песнопения продолжались, а я сочинял всё новые и новые поправки и ко всем прочим шедеврам глуховатого Аполлона.

Но всё-таки со временем бард стал замечать какой-то странный диссонанс между заслуженным солистом и массовой фоновой подпевкой. В конце концов, правда всплыла на поверхность, как сигнальный буй из терпящей бедствие субмарины. Нашёлся прихвостень, который «настучал» мичману, кто является автором популярных текстовых нововведений. Чувство юмора у Маркушкина, почему-то, оказалось значительно ниже среднестатистического уровня. Так что наши и без того натянутые отношения с ним до невозможности обострились и накалились.

– И это всё? Больше ты ничем не насолил своему начальнику? – не унимался я.

– Ну, был у меня с мичманом ещё один малюсенький инцидентик, – застенчиво улыбнувшись, признался Степан. – Даже не инцидент, а скорей всего так – небольшое недоразуменьице. Накануне Дня Военно-морского флота я получил из дома посылку. Прихожу в подсобку к Маркушкину за своим ящиком, а тот лежит на столе у мичмана уже вскрытый и распотрошенный. А это мурло держит в руке коробку львовских конфет и, брызгая слюной, истерически вопит:

– Матрос Тягнибеда! Вы можете мне объяснить это форменное безобразие?!

А жена пообещала мне вложить в эту коробку денежки на всякие мелкие расходы. Любаша вместе с моей сестрой осторожно вскрыла коробочку, положили под конфеты банкноты и снова аккуратно запаковала. Моя сестра Света – искусная рукодельница! С первого класса посещала кружки вязания, вышивания, кройки и шитья. Она имела необыкновенный дар и к лепке, и к росписи, и к аппликации, и к прочему тонкому рукоделию. Коробка выглядела, как только что сошедшая с конвейера кондитерской фабрики. Только в одном Светлана слегка перестаралась. Голубую ленточку, которой была перевязана коробка, она украсила шикарным бантиком. На лицевой стороне на месте узелка сестра пустила ленточку по кругу многочисленными петлями, так что со стороны казалось, будто сверху коробки расцвела распрекрасная голубая хризантема. Цветочек получился необычайно красивым и привлекательным, и выглядел, словно живой или только что сорванный.