Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

Сам-то Маркушкин был маленького росточка, как говорят, метр с фуражкой. Уж очень страдал, что папка его в детстве по вертикали мало за уши тягал. Авось и вырос бы чуток побольше. И как только такого недомерка на военную службу взяли? Говорил, что два года настойчиво оббивал пороги военкомата. И так «достал» весь персонал этого казённого заведения, что им осталось либо всем составом подать в отставку, либо призвать героя на службу нашей Великой Социалистической Родине. И послать его, ну, хоть куда-нибудь и желательно, как можно подальше. А герой, хоть от горшка – три вершка, но мнил себя непризнанным Наполеончиком. Любил поразглагольствовать, как бы он организовал флот и службу на нём, будь на то его право и воля. Лез постоянно ко всем со своими советами и предложениями, и частенько через голову своего непосредственного начальства. Сам понимаешь, кому это мажет понравиться?!

И хотя Маркушкин казался не очень высок, но был крепко сбит, широченный в плечах и обладал неимоверной физической силой. Да и ручища у него были здоровенные будто клешни сверх меры переросшего рака! По утрам по полчаса двухпудовые гири тягал и, играючи, баловался увесистой стальной штангой. Ну, прямо тебе Геркулес в приплюснутом виде! Одни узловатые мышцы и ни капли излишнего жира!

Ножки у Маркушкина были совсем коротенькими, как два обрубка дубового брёвнышка. Однако бегал он по сходням и трапам настолько проворно, что даже Тарзан по сравнению с ним показался бы дряхлой черепахой Тортиллой! Как-то, на спор с мичманом Серовым, он спустился с верхней смотровой площадки крейсера в самые подвалены машинного отделения за 43 секунды. Спорили на 45. Маркушкин буквально съезжал на руках по поручням и перилам, едва касаясь ногами ступенек. А ведь никто не мог преодолеть это расстояние даже меньше, чем за минуту.

Мичман не в шутку считал себя любимцем экипажа, мудрым учителем и наставником молодых матросов. Ну, как в известной поэме русского классика: «Слуга ЦК, отец салагам».

– Постой-постой! – озадаченно потёр я подбородок. – Если ты имеешь в виду Лермонтова, то в «Бородино» написано: «слуга царю, отец солдатам».

– Какая разница?! – пренебрежительно отмахнулся Степан. – Смысл ведь тот же самый! К подчинённым Маркушкин обращался исключительно на «ВЫ».

– ВЫблядки, ВЫскочки, ВЫродки, ВЫшкребыши! – нередко в бешенстве орал он. – Да я вас из всех щелей на свет Божий ВЫтащу, наизнанку ВЫверну, ВЫдеру, Высушу и дурь из вас непременно ВЫшибу!

И ещё хотел, чтоб после всего этого матросы его преданно любили и безмерно уважали!

Каждый, кто видел Маркушкина обнажённым в бане, мог смело заверить, что посетил малую Третьяковскую галерею. Достаточно было всего лишь раз обойти бравого мичмана или просто провернуть его на 360 градусов. Очевидно, он побывал в руках незаурядного художника и опытного мастера своего дела. Всё тело его было разукрашено татуировками, причём наивысшего качества и изумительной чёткости. Чего там только не было изображено: Нептун с русалками, экзотические острова с пальмами и обнажёнными аборигенками; киты, дельфины, осьминоги, акулы и прочая морская живность. На ягодицах его симметрично красовались два роскошных корабельных якоря. На половом же органе, с правой стороны, было выколото слово ПОЛЯ. А с левой же стороны, по словам самого Маркушкина, – стрела шалунишки Амура, направленная острием к своей виртуальной цели. Хотя все в один голос утверждали, что оная стрела более напоминает ржавый гарпун безалаберного эскимоса.

Говорят, что во время очередной медкомиссии, старенький доктор ужасно возмутился, когда увидел этот ходячий экспонат:

– Батенька! Да разве можно имя любимой женщины писать на таком срамном месте?!

Мичман смутился, опустил голову и стыдливо поведал доктору свою печальную историю. Будучи ещё молодым матросом, он служил на десантном корабле, где во время учебной высадки и стал жертвой несчастного случая. Посланный капитаном со срочным поручением, Маркушкин съезжал по поручням лестницы вниз на нижнюю палубу. Ну и вовремя не заметил, как морской пехотинец, с примкнутым к автомату штыком, как раз присел передохнуть на нижнюю ступеньку. Поэтому тормозить Ивану Федоровичу пришлось непосредственно своим передком о стальное лезвие отточенного штыка. Так он и лишился части своего мужского достоинства. А до этого там было выколото: «Привет из Севастополя».

– Знаешь, Стёпа! – недоверчиво поморщился я. – Уж слишком эта история напоминает старый флотский анекдот. Мне кажется, что я его уже где-то слышал.

– К твоему сведению, многие анекдоты – это случаи из жизни, когда-то и с кем-то уже произошедшие, – обиженный моим скептицизмом проворчал Степан. – Мне и самому поначалу не очень-то и верилось. Но матросы, которые мылись с мичманом в бане, в один голос утверждали, что у него на венце его гордости красовался не то безобразный шрам, не то уродливый нарост. А слово «поля» написано с малой буквы.

– Выходит, ты лично всего этого безобразия не наблюдал, – поддел я зарвавшегося фантазёра.