Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

Для Яценко жизнь в Киеве была как сказка о нищем, который нежданно для себя стал принцем. На первые деньги, что у него завелись, он купил себе новенькую «Яву», о которой мечтал с самого детства. Но уже через месяц на перекрёстке он на скорости влетел передним колесом в дверцу «Жигулёнка», внезапно выкатившегося на запретный красный свет. За рулём сидел прыщавый мальчишка, который в отсутствие родителей, решил покатать свою новую девчонку по ночному Киеву. Парень погиб на месте, а его подруга получила тяжёлую черепно-мозговую травму. А Игорёк, перелетев через крышу «Жигуля», прокатился кубарем по асфальту метров двадцать-тридцать. Видно, сказалась его отличная физподготовка и тренированность. Он вовремя сгруппировался и отделался ссадинами, синяками и переломом левой ноги. Но в больнице травматологи что-то начудили, и кости у Яценко срослись неправильно. Ему потом ещё два раза делали операцию, но хромота у него так и осталась на всю оставшуюся жизнь. О спортивной карьере пришлось позабыть.

Уже, будучи студентом КПИ, я совершенно случайно повстречал Игоря в метро. Он работал слесарем на Киевском авиационном заводе. Женился на той самой девушке, что в тот роковой вечер сидела в салоне того злосчастного «Жигулёнка». Познакомились жертвы аварии в травмоотделении, где обе залечивали свои переломы и раны. Мать Анжелы, жены Игоря, говорила, что нет худа без добра. При ударе мотоцикла о «Жигули» у её дочери всю дурь из головы будто дрыном вышибло. Теперь она стала добропорядочной матерью двоих детей. Мы с Любашей несколько раз побывали у них в гостях. А всё-таки жаль Игоря. Из него мог бы получиться вратарь мирового класса.

– Да и ты, Стёпа, мог стать неплохим футболистом, если б не поддался обиде и отчаянию, – положа руку на сердце, сказал я. – Как в той африканской сказке о двух лягушках, упавших в кувшин с молоком. Одна, от кажущейся безысходности, сразу сложила лапки и пошла ко дну. А вторая долго-долго бултыхалась, пока не взбила кусочек масла, не вылезла на него и не выпрыгнула из кувшина.

– Да-а-а-а… – печально протянул Степан. – Я и сам понимаю, что в моей жизни совершил две катастрофических ошибки: бросил футбол и покинул институт.

Ведь и себя я не сберёг
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок!

Мои карие глазки чуть не выпали из орбит от неописуемого удивления:

– Ты читал Есенина?!!

– Да так. Баловался в юности. Но это уже другая история, – пробурчал гигант, встал и тяжёлыми шагами направился в сторону развесистых платанов.

– Эти печальные воспоминания горькими слезами переполняют мои горемычные очи, – донёсся из темноты мрачный голос.

В ночной тишине, где-то там, у корней могучих платанов, зародился весёлый журчащий ручеёк. О, нет, не ручей! Это струя мощного гейзера, звеня и играя, наконец-то вырвалась на вольную волю! Похоже, что не только горькие слёзы переполняли моего могучего друга. За сегодняшний день его утроба поглотила невообразимо огромное количество пива. И со времени нашего исторического посещения гипермаркета, я не видел, чтобы хоть капелька влаги покинула его богатырский организм естественным способом. Глубокий вздох облегчения и удовлетворения всколыхнул нежные ветви ближайших кустарников, словно внезапный порыв налетевшего восточного ветерка.

– Господи! А ведь люди тома пишут о том, что такое счастье!

Гейзер постепенно иссяк, выродившись в жалкую струйку Бахчисарайского фонтана, и тихо умер среди изумрудных стеблей давно не ухоженного травяного газона.

Внезапно два ярких луча мощных карманных фонарей прорезали густую темноту между стволами старых платанов. Пляшущие среди деревьев лучи выхватили из кромешной тьмы статную фигуру моего друга – и напряжённо замерли. Щурясь от яркого света, Степан стоял слегка распакованный с приспущенными джинсами, скрестив свои ручища на чём-то выпирающем чуть пониже его живота. Он медленно развернулся, и на его лице появилось выражение крайнего недоумения. Почему, мол, его глубокомысленные размышления были прерваны таким бестактным и некорректным образом?

Лучи фонарей лихорадочно задрожали и заметались из стороны в сторону. Кто-то испуганно охнул, а кто-то громко и удивлённо присвистнул.

– Не свисти! Бо в твого батька будуть дурнI дIти! (Прим. Украинская пословица) – глубоким, низким голосом, граничащим с инфразвуком, прогудел Степан. И этот потусторонний, замогильный голос не сулил ничего хорошего бесцеремонным визитёрам. Фонари мгновенно погасли, будто гигант без натуги задул их своим феноменальным могучим гласом. Задул, словно праздничные свечи на огромном именинном бисквитном торте. Звуки поспешных шагов, переходящих в трусцу, а затем и в стремительный спринтерский бег, постепенно затихли где-то у дальнего выхода старого сквера.