Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Ну, вообще-то, нет, – неохотно пошел на попятную гигант, стыдливо отводя свои шаловливые глазки. – Однако этот феномен наблюдали люди, заслуживающие моего уважения и безоговорочного доверия. Да и сам словоохотливый мичман в разговорах с подчинёнными об этом, как бы мимоходом, временами проговаривался. Хотя, вполне возможно, что, выбалтывая о величине своего достоинства и страшных шрамах на нём, он всё-таки немножко преувеличивал. Многие мужчины просто помешаны на этом, пытаясь таким образом придать своей никчемной персоне ореол весомости, значимости и мужественности. А виноваты во всём этом распущенные и разнузданные бабы! Да-да! Те самые, что утверждают, будто чем больше на шампуре мяса, тем шашлык вкусней, сочней и пикантнее!

Из-за этих рубцов своего шрама Маркушкин и пользовался феноменальным успехом у слабого пола. Конечно, по его же собственным словам. Нет! Женщины его иногда всё-таки любили, но лишь за большие деньги и после солидной порции высокоградусного алкоголя. Рожа мичмана была изуродована чем-то вроде россыпи крупных оспинок или точечных ожогов. Будто бригада передовых колхозниц прошлась по его ряхе своими калеными граблями.

– Тебя послушать, так твой мичман был не старым морским волком, а каким-то чучелом гороховым, – раздраженно проворчал я. – Тебя разве не учили, что непристойно порочить честь и достоинство своего командира? Неужели в характере этого старого, сурового служаки были лишь сплошные минусы и абсолютно ничего положительного?

– Интересно, чтобы ты запел, прослужи хоть месяц под началом такого «мудрого» и «заботливого» командира! – болезненно отреагировал Степан на моё замечание. – Не хочешь – не слушай! Я не подписывался развлекать тебя мемуарами о самых трагических моментах моей далеко не радужной жизни!

И гигант умолк, обиженно надув щеки и нахмурив свои белесые брови.

19. Укрощение морского волка

Какое-то время мы уныло брели по узенькой улочке, и вскоре я начал исподволь сожалеть, что так некорректно пресёк рассказ моего разговорчивого товарища. Похоже, Степан уже давненько ни с кем не делился своими самыми потаенными и сокровенными мыслями. И ему нужно было кому-то высказать все то, что накипело у него на душе за многие годы бездумно прожитой жизни. Однако иного слушателя, кроме меня, у него сейчас попросту не было. И раз уж это впечатлительный человек решился довериться мне, то было бы великим грехом отвергать его искреннюю и сердечную дружбу. Я уже было собирался мягко попросить у гиганта прощения за мою несдержанность, но неожиданно до меня донёсся его тихий и покаянный голос:

– Может быть ты и прав. Должно же быть, даже в самом зловредном и скверном создании, хоть что-то хорошее и позитивное. К примеру, Маркушкин считал себя непревзойдённым бардом, воспевающим широту морских просторов и романтику дальних походов. По воскресениям он собирал в кают-компании всех свободных от вахты матросов, брал в руки видавшую виды семиструнную гитару и противным, гнусавым голосом запевал:

– Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали…

И пусть до Муслима Магомаева ему было довольно-таки далеко, но пел он необыкновенно волнительно и задушевно.

Вот только обидно, что Иван Федорович заставлял добровольно-принудительных слушателей хором подпевать ему при исполнении некоторых особо популярных песен. Так можно было хоть немного вздремнуть за спинами товарищей. Но когда твои соседи хором орут: «… на побывку едет молодой моряк…», то тут абсолютно не до дрёмы и тем более не до здорового, крепкого сна. А эту песню мичман просто-напросто обожал. Маркушкин вполне серьёзно утверждал, что именно он, проезжая через Москву в очередной отпуск, и вдохновил авторов на создание этого всенародно любимого шлягера.

Репертуар же у Маркушкина был чрезвычайно богат и разнообразен. Песни известных авторов он разбавлял самолично сочиненной им бредятиной. Так что иногда это терзание слуха и нервов длилось по три с половиной часа подряд. В перерывах между песенными шедеврами, мичман умилённо утопал в буре оваций, краешком глаза примечая всех тех, кто недостаточно активно выражал свой восторг и восхищение его музыкальным талантом. Уж тем матросам были обеспеченны самые неприятные наряды на камбуз и на чистку загаженных гальюнов. И Вы, конечно понимаете, месье, что Ваш покорный слуга (и Степан неожиданно для его могучего телосложения отвесил галантный поклон эпохи Людовика ХIV) не избежал горькой чаши сией. Маркушкин сразу меня невзлюбил.

– Разве могут до слуха этого толстокожего гибрида жирафы с носорогом пробиться волшебные звуки музыки? Да и поймёт ли их он? Ну, что ж! Тот, кто не желает слушать звонкие аккорды божественной лиры Апполона, будет наслаждаться на камбузе перезвоном грязных мысок, чашек и нечищеных кастрюль, – полунасмешливо, полуиздевательски говорил он.