Под ногами троллей

— Блистательный эмир Джаншах! Ты и впрямь достиг того, чего желал. Но не стоит ли повернуть назад? Я вижу многое в этом мире, что сокрыто от глаза прочих. В этом храме — указал он посохом — скрывает зло, что древнее нашего мира. Долгие эоны странствовало оно между звёздами, пока не опустилось на эту землю. Человеческая жизнь для него ничто; оно забавляется с людьми, как ветер — с песчинками.

— Что ж, тем лучше, — сказал Джаншах. — Я нашёл эту силу, и она будет моей.

Харат покачал головой.

— Поверь мне, блистательный эмир — у этой силы не может быть хозяев, а вот ты — можешь оказаться ничтожнейшим из её рабов. Некогда этим миром управляли силы, которые нам не дано постичь. Но даже эти силы преклонялись перед тем, что ныне дремлет в храме — то, что ты желаешь пробудить, было богом демонов этих пустынь!

А затем мир вдруг изменился.

Она словно видела Мир Теней и Мир Людей — слитые воедино. И самая чёрная тень ворочалась внутри храма. Это была сама сердцевина темноты; будто средоточие безлунной ночи. Чернее самых страшных помыслов, и глубже бездонных провалов, что порой находят на Юге — существо, что дремало в развалинах, на мгновение пробудилось.

Пробудилось и посмотрело на неё.

Аррен показалось, будто ей заложило уши; она на миг ощутила присутствие чего-то столь могучего, столь великого, и столь безразличного к судьбам людей, что ей показалось, будто её окунули в ледяной океан. Острый штопор из боли ввинтился в её мозг; ноги ослабели, сердце захлебнулось.

А спустя мгновение наваждение исчезло.

Наполовину оглушённая, ослепшая, со звоном в ушах и тупой болью в затылке, она осела на покрытые пылью плиты. Мир теней исчез; её вновь окружали руины.

Но что же произошло?

Все лица обратились к магу.

— Оно на миг пробудилось, — тихо сказал Харат. — На миг ему показалось, словно стоит выйти из сна. Но нет; оно не сочло нас достойными его внимания.

Аррен заметила, что воины, Рамба и даже матросы побледнели и стоят на ногах еле-еле. Спустя мгновение девочка поняла — то, что дремало внутри храма удостоило её своего ВЗГЛЯДА. Оно рассматривало Аррен, как та рассматривает кузнечиков или сверчков; рассмотрело и презрительно отвернулось. Впрочем, ощущение тяжёлой, давящей силы осталось — словно крохотный маячок на границе подсознания.

Зло дремало.

* * *

— Не всегда стоит будить тех, кто спят, — сказал Харат.

Эмир Джаншах колебался; он кусал губы.

— Во имя всех демонов! — наконец воскликнул он и обнажил клинок. — Нелепо было бы зайти сюда и отступить. Я иду в храм.

Он сделал первый шаг и поставил ногу в сапоге на ступень, чёрную, как помыслы отцеубийцы; а затем вдруг обернулся и губы его искривились в усмешке.

— А мальчишку…

И в этот миг изумление исказило черты его. Он силился что-то сказать — и не мог.

Его лицо потемнело, как бывает с южными народами — когда кровь приливает к их щекам, они становятся цвета червонного золота. В бешенстве он попытался острым клинком что-то начертить в пыли — но вдруг и рука его перестала его слушать.

Эмир глотнул воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба; наконец, он повернулся и шагнул на ступени.

— Он поклялся своими рукой и языком, — тихо сказал стоящий рядом Келлар. — Более они ему не принадлежат.

Но и дальше с эмиром произошло нечто странное: его правая рука, в которой был зажата сабля, вдруг поднялась и приставила ему клинок к горлу. Серый, как саванная пыль, Джаншах повернулся к воинам, и сказал:

— Мальчишку… наградить… сестру… отпустить.

Аррен подумала, что глаза эмира вылезут из орбит; но он совладал с собой и, задыхаясь, поднялся ещё на одну ступень. Но, в этот момент случилось ещё кое-что.

Один из солдат эмира сорвал с себя платок, что прикрывал ему рот и нос от ветра и пыли; сбросил с плеч плащ и швырнул на исшарканные вечностью плиты поношенный тюрбан. Аррен обнаружила, что под мотками ткани скрывался суровый, истрёпанный жизнью воин. Ему было около сорока, в бороде поблёскивала седина, мясистые ноздри хищно раздувались, длинныё белёсый шрам пролёг от виска почти до самого глаза.

— Довольно, — сказал он. — Довольно, шелудивый пёс. Это я, Бешрам, слуга твоего дяди, узнаешь меня?

Джаншах зарычал и спустился вниз: казалось, голос вернулся к нему.

— Ты, сын собаки и внук осла! — рявкнул он. — Что ты делаешь в моём отряде, и где Рамшар?

Бешрам сплюнул в пыль.

— Рамшар кормит стервятников за холмом Сикоморы; впрочем, ты разделишь его судьбу. Все твои приспешники — северные недоноски могут идти куда хотят. Впрочем, будь на то моя воля, я скормил бы их шакалам.

— Ты угрожаешь мне? — рассмеялся Джаншах. — Мне? Когда у меня — двадцать людей, а у тебя — песок за спиной?

— Самовлюблённый дурак! Спесивый осёл! — фыркнул Бешрам. — Половина людей в отряде — моя! Я купил их, как ты покупаешь на рынке изюм! Кого-то привели ко мне деньги, кого-то — прекрасные наложницы, а кто-то — получит свой дом на улице Тиамат! Великий Кобад Хан давно подозревал, что ты замыслишь нечто подобное. Только такой ишак, как ты, не смог бы догадаться, что шах следит за каждым твоим шагом.

Джаншах посерел, казалось, ему не хватает воздуха.