Под одной крышей (СИ)

День и ночь сменяли друг друга, и, находясь в своем сексуальном угаре, Джон не замечал стремительно убегающего времени. На работе мелькали лица, капельницы, больничные каталки… Водоворот человеческих страданий. Дома мелькал Шерлок — водоворот его, Джона, страданий.

Иногда он брал Джона на какие-нибудь несложные расследования. Совсем уж несложные. Можно сказать, ребячьи забавы. Боялся рискнуть его жизнью? Хотелось бы в это верить. Но Джона всё чаще посещала горькая мысль, что его берегут, как понравившуюся игрушку: не дай бог упадет и сломается.

Их жизнь теперь была сосредоточена в основном на сексе. И инициатором столь резких перемен был именно Шерлок. Он всегда отличался занудством, что уж скрывать. Но теперь он стал странным занудой, пугающе странным. И от такого хотелось бежать. Но не было сил. Джон был прикован, припаян к своей кровати, на которой Шерлок делал с ним всё, что заблагорассудится.

Он приходил в его комнату каждую ночь, будто по расписанию. Раздевался возле окна, ложился рядом, и голову мгновенно окутывал туман сладострастия. А если быть совершенно точным, этот туман присутствовал в голове Джона всегда. Клубился, то рассеиваясь, то сгущаясь. Дома, в присутствии Шерлока, он основательно уплотнялся. В спальне — заволакивал сознание. А стоило двери спальни открыться, сознание превращалось в пар, а тело — в огнедышащую печь.

Это было невероятно.

Это было мучительно.

Джон хотел Шерлока всегда и везде.

Но сам в его комнате не появился ни разу. Обижало ли это Шерлока или оставляло равнодушным, Джону было неведомо. Во всяком случае, ещё ни разу Шерлок его в этом не упрекнул.

Так всё и было.

Доминирующую роль в их тандеме играл в основном Джон. Шерлок охотно ложился на спину и так же охотно вставал на четвереньки, с готовностью его принимая.

Экспериментируя и придумывая что-то новенькое, они довольно часто меняли позы — относительно разнообразия за их любовную пару можно было не беспокоиться. Но разговаривали при этом лишь короткими фразами: «повернись…», «разведи ноги пошире…», «придвинься ближе…», «обопрись руками…», «введи третий палец, не бойся…», «закинь ноги мне на плечи…». Ни души, ни чувства — лишь механические указания.

Шерлока всё устраивало. По крайней мере, у Джона не было основания думать как-то иначе.

Но сам он очень страдал. И отказаться от этого не было сил. Гибкое тело Шерлока, узкий, горячий вход, сжимающий его член мощно и властно, его возбуждающая тяжесть и неистовые толчки в самую сокровенную глубину стали для Джона наркотиком, смыслом, религией. И за минуты, проведенные с Шерлоком, он с легкостью отдал бы все остальные минуты и часы своего бесконечного дня.

Не было объятий и, уж тем более, поцелуев. Они, как хорошо смазанные цилиндр и поршень, идеально подходили друг другу. Входили—выходили, двигаясь в слаженном ритме.

Неизменным всегда было только одно — тихое, протяжное «Джооон», с жаром выдыхаемое Шерлоком во время оргазма, едва уловимая дрожь и легкий, как дуновение ветра, стон, срывающийся с полуоткрытых губ в тот самый миг, когда отступала волна удовольствия, которое он, несомненно, испытывал.

А потом Шерлок вновь возвращался к себе самому. Деловито интересовался, как долго «оргазмировал» Джон; не испытывал ли болевых ощущений во время акта (в том случае, если на этот раз именно Шерлок находился сверху); не слишком ли долго Джону пришлось «работать над приведением к

сексуальному удовлетворению» самого Шерлока, у которого «механизм достижения оргазма» отличается от «механизма» Джона тем, что «процесс пробуждения его чувственности» значительно длительнее «процесса» Джона (это означало лишь то, что Джону приходилось по несколько раз останавливаться и, находясь на критической точке, неохотно выскальзывать из горячего тела, чтобы не кончить сразу же после того, как длинные ноги плотно обхватывали его талию, а гладкие мускулы — разрывающийся от страшного возбуждения член). И не устал ли он?

Получив на все вежливый ответ: «Спасибо, я замечательно кончил и совсем не устал», Шерлок желал Джону спокойной ночи и уходил, плотно прикрыв за собою дверь.

«Черт возьми, что это было?!» — вновь и вновь вопрошал Джон опустевшее пространство спальни. Как вообще такое возможно, чтобы одному и тому же человеку сначала было охренительно хорошо, а потом хотелось удавиться с тоски?

***

Иногда Джону казалось, что Шерлок играет какую-то роль — хорошо заученную и отрепетированную, что его бесчувственность и деловитость — лишь плотно сидящая, сросшаяся с ним самим маска, и где-то там, глубоко, притаился настоящий Шерлок, страстный, доверчивый, отчаянно нуждающейся в тепле и ласке. И в нем, Джоне… Почему он там притаился, и в чем суть этой игры, Джон не понимал. Да и мысли такие возникали у него нечасто, и выглядели просто очередной попыткой выдать желаемое за действительное.