Под опекой

* * *

Он не сказал мне до завтра, но я знаю, мы все знаем, что он вернется назавтра после этого кошмарного вечера. Мы все четверо дали бы руку на отсечение. Поэтому никто не удивляется его звонку, когда мы садимся ужинать, и приходится поставить еще один прибор. Как и вчера, Кузен не дает мне помочь ему убрать со стола после ужина и отправляет меня нормально принять душ, пока он наведет порядок. Хлопочет он долго, я слышу. В 22 часа, когда я выхожу из ванной, больше ни звука. Я думаю, что он ушел, как вдруг… Змея! Нет, мои ноги спотыкаются о большой черный шланг… В конце которого я вижу ножной насос, потом подушку, надувной матрас, спальный мешок. Мне требуется несколько секунд, чтобы осмыслить эти картинки. Я не верю своим глазам. И своим ушам, когда кузен выходит из кухни, объясняя мне, что позволил себе почистить зубы в раковине, потому что ванная была занята. Вы же не собираетесь здесь ночевать? – выговаривает моя отвисшая челюсть. Да, Амели, эта часть процедуры, это необходимый этап в рамках вашего семейного сопровождения. Слов нет. Он говорит, что скоро ляжет, и советует мне последовать его примеру, ведь завтра меня ждет длинный день. Я не в силах ответить на его Спокойной ночи. Мой рот с усилием растягивается в полуулыбке, и ноги несут меня в кровать, на которую я падаю, оглушенная, старясь с грехом пополам сдержать слезы, которые все равно ничего не изменят. Александр уже погасил свет, когда прошептал мне: Не говори, что он ночует здесь, но я достаточно хорошо его знаю, чтобы представить, как он побледнел. Он обнимает меня, и мы долго лежим неподвижно, прижавшись друг к другу, с открытыми в темноту глазами, единые в разделенном потрясении от невообразимого.

Наутро от кузена ни следа. Ножной насос, подушка, надувной матрас и спальный мешок исчезли. Можно подумать, что я все сочинила. Александру тоже хочется верить в дурной сон. Увы, нет. Мама, кричит Лу из ванной, Кузен забыл свою зубную щетку! Он выбрал желтую, наверно, чтобы отличать от четырех наших, между которыми ее воткнул. Словно нож. Но она не так агрессивна, как его бритва, лежащая на заставленной полочке рядом с моей губной помадой. Он мог бы положить ее рядом с дезодорантом Габриэля или туалетной водой Александра, но нет. Ее лезвие направлено на меня. Мне он уготовил его. Это не может быть простым упущением. Я понимаю его жест как предупреждение, предостережение. Даже угрозу. В наших интересах оставаться в рамках, потому что он держит нас на мушке. И чтобы мы это хорошенько поняли, чтобы это уложилось в наших глупых головенках раз и навсегда, он оставил свои вещи на виду.

* * *

Зубная щетка обозначает его территорию и поворотный момент. Окончательный разрыв с нашей прежней жизнью. Мой страх, что кузен вернется, и тревожное ожидание были ничем в сравнении с ужасом сосуществования с ним двадцать четыре часа в сутки. Его тень витает теперь над каждой секундой нашей жизни. Он не покидает нас больше никогда. Сегодня днем, в порядке исключения, он ушел, отлучился едва ли на час, чтобы повидать свою семью, взять чистую одежду или просто подышать воздухом, откуда мне знать? Я не знаю, почему он позвонил в дверь, когда вернулся, ведь у него есть ключ, свой ключ, который он заказал тайком. Лень доставать его, как Габриэлю, или он ради удовольствия заставляет меня вздрогнуть? Возможно, и то и другое. Когда он дал о себе знать, крикнул: Это я! из-за двери, чтобы мне не пришлось смотреть в глазок, я вспомнила песенку, которую обожал в детстве мой сын, он слушал ее непрерывно в своей музыкальной книжке, до двадцати раз подряд. Чтобы включить ее, ему достаточно было открыть окошко, в которое большой олень видит зайца, тот бежит к нему и стучится: Тук, Тук, дверь открой, там в лесу охотник злой, и, конечно, добрый олень открывает зайцу: Заяц, заяц, забегай, лапу мне давай. Но я-то открыла злому охотнику, у меня не было выбора, потому что теперь он живет у нас.