Под опекой

Трудно признать, что я была этой женщиной, покорной, сломленной, еще бы, если так долго прогибаться. Ватные ноги, сутулая спина, безумный взгляд, в ту пору я – уже не я. Я здесь, но где-то не здесь. Я играю роль и понимаю, как это трудно, каких немыслимых усилий это требует, жить как ни в чем не бывало, делать вид и одновременно делать все остальное, вставать, ходить, есть, говорить, слушать, утешать, размышлять, работать. У меня не было выбора, и все же я не могу себе простить, что дала так себя закабалить, попав в капкан вместе с мужем и детьми. Мы, все четверо, под домашним арестом. А между тем никаких решеток, никаких замков, никаких железных дверей – что нас держит? Провожая Лу на день рождения ее одноклассника однажды днем, я поняла что. Ее друг Маттео живет на бульваре Араго, 88, и, хоть я забила адрес в Google-карты перед уходом, чтобы не опоздать, я ее не заметила, увидела только ее соседей, сад Обсерватории и больницу Кошен, и даже паркуясь, не обратила на нее внимания, занятая своим маневром. Только выйдя из лифта, когда мама Маттео открыла мне дверь и проводила в гостиную, я вздрогнула, увидев ее. Тюрьму Санте. Я впервые увидела ее так близко, впервые увидела по-настоящему, за охряной оградой, ее огромные стены из песчаника, полуторавековой давности, так насмешливо рассекающие небесную синеву. Я смотрю сверху и как будто дразню ее, взираю свысока на узников, которые идут гуськом, там, внизу, у меня под носом, совсем близко, меньше чем в сотне метров, по двору, именуемому прогулочным, где когда-то возвышалась гильотина, сегодня обнесенному колючей проволокой, на которой агонизируют два десятка порванных мячей. Я была совсем не готова к этому зрелищу, когда шла сюда. Я выбита из колеи, мне неловко. Хочется смотреть на что-нибудь другое, не на этот двор, не на этих зеков и эту сторожевую вышку, с которой за ними наблюдают, я пытаюсь отвлечься, переключить внимание, заставляю себя проявить интерес к праздничному столу и программе развлечений, которую радостно излагает мама Маттео. Тщетно. Как я ни отвожу глаза, как ни пытаюсь зафиксировать взгляд на книжном шкафе, баре, открытой кухне, он возвращается, ударяясь, точно птица об оконное стекло. Надо сказать, что вид сверху на исправительное учреждение захватывающий. Люди ходят и ходят по кругу против часовой стрелки, возможно, хотят повернуть время вспять. Их слышно даже за закрытым окном. Они говорят громко, прямо кричат, окликают друг друга, а другие, невидимые, участвуют в разговоре из камер, орут через решетки своих тесных карцеров, куда, должно быть, с трудом проникает воздух, и я не знаю, что мне сильнее всего мешает – этот гомон, эти крики попавших в капкан животных, из которых не все смирились и чья ярость поднимается до квартиры Маттео, или теснота клетки, по которой они кружат, кружат и кружат без конца. Голова кругом идет, шепчет чей-то отец рядом со мной, тоже завороженный этим неожиданным видом. На нем куртка лаке с коричневым вельветовым воротником, которую он, вероятно, надевает на охоту, и я не знаю, адресует ли он эту неуместную, но верную фразу себе самому или мне, молча растекающейся лужицей, неспособной скрыть впечатление, которое производит на меня этот вид тюрьмы с неба. Ян Артюс-Бертран [11] должен бы его сфотографировать, успех обеспечен. Мальчик начал открывать подарки. Ленты и бумага валяются на полу, кругом разбросаны комиксы, манги, Лего и плеймобили, среди которых я узнаю полицейский мотоцикл. Сок, тарелки, стаканчики и вазочки с конфетами загромождают стол, уже липкий от колы и фанты, и я спрашиваю себя, взглянут ли дети, с блестящими губами и полными ртами мармеладных ягод, на заключенных сейчас, когда подадут свои тарелки маме Маттео, чтобы она положила им по куску шоколадного торта, на котором красуются семь свечей, как я догадываюсь, волшебных. Я не спрошу об этом Лу. Другие вопросы осаждают меня на обратном пути. Как может эта семья там жить? Я не могу себе представить папу и маму Маттео, сидящих за аперитивом с видом на тюрьму, как сидели бы с видом на море. А ведь такое наверняка с ними бывает. А узники – догадываются ли они, что другие люди, помимо охранников, наблюдают за ними без их ведома, в точности как наблюдает за нами кузен? Мне вдруг вспоминается полотно Ван Гога «Прогулка заключенных». Я впервые увидела его воочию в Фонде Виттон, в полутьме зала, посвященного исключительно ему, 17 октября 2021, если верить дате моего поста в Инстаграме, а я ей верю. Задним числом я понимаю, что в то время кузен нас уже навестил. Значит, мне уже было страшно. Не потому ли мне до сих пор видится эта вереница заключенных, кружащих по мощеному двору, слепому, без неба, и затесавшийся среди них Ван Гог, глядящий нам прямо в глаза? Я с волнением узнала, что он написал эту картину в Сен-Реми-де-Прованс в 1890-м, после пребывания в психиатрической лечебнице, опираясь на гравюру Гюстава Доре, которую подарил ему брат Тео, потому что не было больше денег, не было бумаги, не было вдохновения, не было ничего, и два месяца спустя, всего два месяца после этого полотна, он умер. Неужели я тоже умру теперь, когда вошла в этот круг? Первоходки, как называют тюремщики оказавшихся в заключении в первый раз, каторжники на дому, попавшие в западню, даже не выходя из своей квартиры, вот кто мы теперь. К счастью, Александр предложил забрать Лу после работы, я ни за что не смогла бы снова туда подняться. Тот день истощил последние силы, которые у меня оставались.