Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Безъ подписи, безъ обозначенія мста, но такъ ясно и такъ прелестно! Первыя два слова были подчеркнуты.

Не помню, какъ я дошелъ домой. Я помню только, что я сидлъ на куч камней и читалъ письмо, потомъ я засунулъ его въ карманъ; потомъ я дошелъ до слдующей кучи камней и продлалъ тоже самое. Не пишите. Но быть можетъ, я могу пойти къ ней и поговорить. Какая прелестная маленькая бумажка, какой изящный почеркъ! Ея руки дотрогивались до этого письма, ея глаза были устремлены на эту бумагу, она дышала на нее! А въ конц была черта, — она могла означать безконечно много.

Возвратясь домой, я отдалъ почту и пошолъ въ лсъ. Я былъ погруженъ въ глубокія думы и, вроятно, казался очень страннымъ моему товарищу, который съ удивленіемъ смотрлъ, какъ я то и дло перечитывалъ какое-то письмо, пряталъ его вмст съ деньгами, потомъ опять вынималъ и читалъ…

Какая она догадливая, что нашла меня! Наврное она держала конвертъ на свтъ и прочла подъ марками имя ленемана. Потомъ она на мгновеніе склонила свою прелестную головку, прищурила глаза и подумала:- онъ теперь работаетъ у ленемана въ Херсет…

Вечеромъ, когда я возвратился домой, ко мн пришелъ ленеманъ и началъ со мной разговаривать о томъ и о другомъ, а потомъ онъ спросилъ:

— Вдь вы, кажется, говорили, что работали у капитана Фалькенберга въ Эвербё.

— Да.

— Оказывается, что онъ изобрлъ машину.

— Машину?

— Лсную пилу. Такъ стоитъ въ газет.

Я вздрогнулъ. Ужъ не изобрлъ ли капитанъ мою пилу?

— Это ошибка, — говорю я;- пилу изобрлъ вовсе не капитанъ.

— Не онъ?

— Нтъ, не онъ. Но пила стоитъ у него.

И я разсказываю ленеману все. Онъ идетъ за газетой, и мы читаемъ съ нимъ вмст: «Новое изобртеніе… Нашъ сотрудникъ отправился на мсто… Пила особенной конструкціи, она можетъ имть громадное значеніе для лсопромышленниковъ… Эта машина заключается къ слдующемъ…»

— Вдь не хотите же вы сказать, что вы изобрли пилу?

— Да, я изобрлъ ее.

— И капитанъ хочетъ украсть ее? Нтъ, это великолпно! это восхитительно! Но положитесь на меня. Видлъ ли кто-нибудь, что вы работали надъ вашимъ изобртеніемъ?

— Да, вс люди капитана.

— Клянусь, я никогда ничего подобнаго не видалъ! Украсть ваше изобртеніе! А деньги-то, вдь это пахнетъ милліономъ!

Я долженъ былъ признаться, что не понимаю капитана.

— Но я-то его хорошо понимаю! Не даромъ я ленеманъ. Признаться, я уже давно подозрвалъ этого человка. Онъ вовсе ужъ не такъ богатъ, какимъ онъ представлялся. А теперь я ему пошлю письмо, маленькое коротенькое письмецо отъ меня. Что вы на это скажете? Ха-ха-ха! Положитесь ка меня!

Но я сталъ обдумывать это дло. Ленеманъ слишкомъ горячился; могло случиться, что капитанъ не виноватъ, что перепуталъ корреспондентъ. Я попросилъ ленемана позволить написать мн самому.

— И вступать въ переговоры съ этимъ обманщикомъ? Никогда! Предоставьте мн все это дло. А кром того, если вы сами напишите, то слогъ у васъ будетъ не такъ хорошъ, какъ у меня.

Однако я добился того, что онъ уступилъ мн, и было ршено, что первое письмо напишу я, а ужъ потомъ онъ вмшается въ это дло. Я опять получилъ почтовую бумагу отъ ленемана.

Изъ моего писанья въ этотъ вечеръ ничего не вышло. Этотъ день былъ такъ полонъ впечатлній, и я былъ все еще очень взволнованъ. Я думалъ, думалъ и ршилъ: ради жены я не хочу писать самому капитану, но я напишу моему товарищу Фалькенбергу нсколько словъ и попрошу его присматривать за машиной.

Ночью ко мн опять приходила покойница, — эта ужасная женщина, которая не давала мн покоя изъ-за своего ногтя съ большого пальца. Весь день я провелъ въ волненіи, и она, какъ нарочно, явилась ко мн ночью. Поледенвъ отъ ужаса, я вижу, какъ она входить ко мн, останавливается посреди комнаты и протягиваетъ мн руку. У противоположной стны спалъ мой товарищъ по рубк дровъ, и для меня было большимъ утшеніемъ, когда я услыхалъ, что и онъ стонетъ и безпокоится во сн, что и онъ въ опасности. Я качаю головой, желая дать понять покойниц, что я уже похоронилъ ноготь на покойномъ мст, и что больше я ничего не могу сдлать. Но покойница продолжаетъ стоятъ. Я попросилъ прощенья; но вдругъ меня охватываетъ злоба, я выхожу изъ себя и объявляю, что я не хочу больше съ ней возиться. Я взялъ ея ноготь не надолго, но уже нсколько мсяцевъ тому назадъ я сдлалъ самъ другой ноготь, а ея похоронилъ… Тогда она бокомъ пробирается къ моему изголовью и хочетъ подойти ко мн сзади. Я вскакиваю съ постели и испускаю крикъ.

— Что случилось? — спрашиваетъ мой товарищъ со своей постели.

Я тру себ глаза и отвчаю, что видлъ сонъ.

— А кто сюда приходилъ? — спрашиваетъ парень.

— Не знаю. Разв здсь кто-нибудь былъ?

— Я видлъ, какъ кто-то прошелъ…

XXXI

Прошло два дня и я слъ наконецъ, писать Фалькенбергу. Я былъ снова спокоенъ и разсудителенъ: «Я оставилъ въ Эвербё свою милу, — писалъ я:- быть можетъ, впослдствіи она будетъ имть нкоторое значеніе для лсопромышленниковъ, и я при первой возможности приду за ней. Пожалуйста, посмотри, чтобы она не испортилась».