Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Воръ какъ я былъ деликатенъ. Въ этомъ письм было много достоинства. Конечно, Фалькенбергъ разскажетъ о немъ въ кухн и, быть можетъ, покажетъ его, и вс найдутъ, что письмо очень благородно. Но въ письм моемъ была не одна только краткость; я назначилъ опредленный срокъ, чтобы придать больше дловитости своему посланію:- въ понедльникъ, 11-го декабря, я приду за машиной.

Я подумалъ: этотъ срокъ врный и опредленный, — если машины въ понедльникъ тамъ не будетъ, то что-нибудь да придется предпринять.

Я самъ отнесъ письмо на почту и снова наклеилъ на конверт цлую полосу марокъ…

Мое сладкое опьяненіе все еще продолжалось: я получилъ самое очаровательное письмо на свт, я носилъ его на груди, оно было написано ко мн. Не пишите. Отлично, но я могъ прійти. А подъ конецъ стояла черта.

Вдь не могъ же я ошибаться относительно подчеркнутыхъ словъ? Выть можетъ, они означали запрещеніе вообще? Дамы такъ любятъ подчеркивать всевозможныя слова и ставить тире и тутъ, и тамъ. Но не она, нтъ, не она!

Черезъ нсколько дней работа у ленемана должна была быть окончена. Это было хорошо, все было разсчитано, — одиннадцатаго я буду въ Эвербё! Это будетъ какъ разъ во-время. Если капитанъ дйствительно имлъ какіе-нибудь виды на мою машину, то надо было дйствовалъ скоре. Неужто же позволить совершенно чужому человку украсть у меня изъ-подъ носа милліонъ, пріобртенный мною собственнымъ трудомъ? Разв я не трудился надъ машиной? Я началъ сожалть, что написалъ Фалькенбергу такое деликатное письмо; оно могло бы быть написано гораздо рзче. А теперь, чего добраго, онъ не поврить, что я человкъ съ характеромъ. Можно ожидать, что онъ, пожалуй, будетъ еще свидтельствовать противъ меня, скажетъ, что я не изобрлъ машину. Ха-ха, дружище Фалькенбергъ, этого еще недоставало! Во первыхъ, ты лишишься царствія небеснаго; но если это для тебя ничего не значитъ, то я донесу о твоемъ лжесвидтельств моему другу и покровителю ленеману. А ты знаешь, къ чему это поведетъ?

— Конечно, вамъ надо итти туда, — сказалъ ленеманъ, когда я разсказалъ ему о своихъ планахъ. — И, пожалуйста, возвращайтесь ко мн съ машиной. Вы должны заботиться о своихъ интересахъ; тутъ, можетъ быть, дло идетъ о цломъ состояніи.

На другой день почта принесла извстіе, которое сразу измняло положеніе дла: капитанъ Фалькенбергъ писалъ самъ въ газет, что, — вслдствіе недоразумнія, ему приписали изобртеніе новой пилы, тогда какъ изобрлъ эту машину одинъ работникъ, который одно время служилъ у него въ имніи. Что касается до самой машины, то онъ воздерживается отъ какого-либо сужденія о ней. Капитанъ Фалькенбергъ.

Мы съ ленеманомъ стоимъ и смотримъ другъ на друга.

— Что вы теперь скажете? — спросилъ онъ.

— Капитанъ, во всякомъ случа, не виновенъ.

— Вотъ какъ. А знаете ли, что я думаю?

Пауза. Ленеманъ остается ленеманомъ съ головы до ногъ и везд видитъ интриги.

— Онъ виновенъ.

— Въ самомъ дл?

— Къ такимъ штукамъ мн не привыкать стать. Теперь онъ заметаетъ слды; ваше письмо его испугало. Ха-ха-ха!

Я долженъ былъ сознаться ленеману, что я вовсе не писалъ капитану, а послалъ только маленькую записочку работнику въ Эвербё, и что даже и эта записочка не успла дойти по назначенію, такъ какъ я отослалъ ее только вчера вечеромъ.

Тогда ленеманъ замолкъ и не старался больше найти интриги. Напротивъ, съ этой минуты онъ какъ будто усумнился въ значеніи всего изобртенія.

— Весьма возможно, что вся эта машина просто дрянь какая-нибудь, — сказалъ онъ. Но потомъ онъ прибавилъ добродушно:- я хотлъ сказать, что, быть можетъ, она требуетъ передлки и усовершенствованія. Вы сами знаете, какъ приходится постоянпо передлывать военныя суда и летательныя машины… Вы все-таки ршили итти туда?

— Да.

На этотъ разъ я ничего не слыхалъ относительно того, чтобы я возвращался обратно съ машиной; по ленеманъ далъ мн хорошее свидтельство. Онъ охотно оставилъ бы меня у себя дольше, — написалъ онъ, — но я долженъ былъ прервать у него работу вслдствіи того, что у меня были свои дла въ другомъ мст…

На другое утро, когда я вышелъ на дворъ, чтобы отправляться въ путь, я увидалъ маленькую двушку, которая стояла на двор. Это была Ольга. Что за глупое дитя! Она наврное съ самой полночи была на ногахъ, чтобы поспть сюда къ утру. Она стояла передо мной въ своей синей юбк, сестриной кофт.

— Это ты, Ольга? Куда ты идешь?

Оказалось, что она пришла ко мн.

— Откуда ты узнала, что я здсь?

Она отвтила, что разспрашивала людей. Потомъ она спросила, правда ли, что машина принадлежитъ ей.

— Конечно, машина твоя, я промнялъ ее на картинку. Хорошо ли она шьетъ?

— Да, она шьетъ хорошо.

Намъ не о чемъ было съ ней разговаривать, и я хотлъ, чтобы она ушла, прежде чмъ ее увидитъ ленеманъ, а то онъ началъ бы разспрашивать.

— Ну, а теперь иди домой, мое дитя. Теб далеко итти.

Ольга протянула мн свою ручку, которая утонула въ моей и оставалась въ ней, пока я самъ ее не выпустилъ. Она поблагодарила меня и весело отправилась къ обратный путь. Ноги ея при ходьб опять становятся то пятками врозь, то пятками внутрь, какъ придется.

XXXII

Я почти у цли.