Под солнцем и богом

– Всем молчать! – заорал начальник отдела в разгар дискуссии. – В пединституте – английское отделение, две группы, по двадцать в каждой. Немедленно туда! Гегемон-отличник не отыщется, биографию с зачеткой переписать. Но не позднее завтрашнего – кандидатуру на стол! Стипендию за полгода и до Москвы провожатого! Чтобы глаз не спускал и сдал под расписку! Экономисты – эка невидаль! В Союзе любая кухарка, как минимум, управдом потенциале! Безъязыкие, только мы… Было бы желание – решение найдется!

К превеликой радости чиновной братии, гегемон-отличник нашелся, хоть и в единственном числе. Все, что оставалось, довезти до столицы и отрапортовать.

Ознакомившись с досье Димы, в Нью-Йорке пришли в замешательство: как быть? Отправлять обратно? В контракте-то об отчисление ни-ни… И за чей счет? Обмен по взаимозачету, русская группа на американскую в СССР, в смете – только общежитие и питание. Да и парень, в общем-то, ничего, угловат только. Но горит, ученым рвением так и пышет. И главное: в руках не «Теория восстания», а пачка рекламных листков. В метро, пока ехал, видать, насобирал. Ох, уж эти русские! На карманные расходы поскупились! Вот вместо газет и читает…

– Learn American, rookie[81] – вручая билет до Чикаго, благословили в офисе Регистратора[82]. Подальше от столицы свободного мира, но на факультет экономики все же.

Чикагцы долго ломали голову, в какую группу определить. Фактически, у парня один аттестат зрелости. Английским – не то чтобы не блещет, заголовками изъясняется, казацким гиком отдает. Неужели Совдепия одной риторикой кормится? «Daily Worker»[83], по сравнению со слогом парня, буржуазная газетенка. Что такое insurance policy[84] не рубит…

Посовещавшись, администрация его определила в подготовительное отделение для иностранцев. С тайваньцами и пакистанцами английский зубрить… Контракт – святое дело, кровь из носу выполнять.

За каких-то три месяца Дима исправно зарычал. American ухватил не в университете, а в закусочной, куда устроился мойщиком посуды. Выделялся тем, что был единственным белым среди чернорабочих. В дни зарплаты закупал учебники и пособия, а все свободное время – грыз университетскую программу по экономике. В свои планы при этом никого не посвящал. К концу года поразил ректорат: готов экзаменоваться по половине учебной программы. Те чуть не офигели: не просквозило ли на ветрах свободы? Может, подвох какой? Красный как-никак…

Впрочем, уставом университета экстернат не воспрещался, но с оговоркой: на усмотрение деканата. Экономисты выкаблучиваться не стали, экзаменационное место выделили.

Отстрелялся Дима с блеском, одним махом перепрыгнув с подготовительного отделения на третий курс. Причем не в общий поток, а в группу золотых мальчиков, подобранных для Мильтона Фридмана, восходящей звезды новомодной экономической доктрины – монетаризма. Собственная альма-матер, так сказать.

Мильтон на первых порах морщился. Не понимал, о чем в деканате думали. Ему визажисты гримас капитализма нужны, плоть от плоти американской вольницы, а не потомок отрядов продразверстки. Одно дело заучивать километры текста, и даже щелкать, как семечки, формулы, чем паренек – не отнять у него – блещет, но совсем другое – продуцировать смелые, новаторские идеи.

Между тем Дима освоился и среди вундеркиндов. Более того, выдвинулся в число лучших. Фридман часто ставил его в пример, щеголяя: «Наш Дмитрий – вовсе не false[85], посредством таких, как он, русские весь мир перестроят. Если с себя начнут…»

Через год Димину научную статью тиснул «Economist», разумеется, под псевдонимом. Протолкнул Мильтон, он и редактировал.

Тем временем бакалаврские экзамены приближались. Университет снесся с Москвой, рекомендовал продолжить учебу, взяв курс на докторат. Минпрос откликнулся без проволочек – отправил Диме обратный билет. Вылет – на следующий после инаугурации в бакалавры день.

Одному Диме было известно, каких сверх усилий диплом Summa cum Laude[86] ему стоил. Не потому, что нормативные четыре года он втиснул в два, не считая года в подготовительном. На способности не жаловался – мудреный, перегруженный статистикой материал прочитывал всего раз, большего и не требовалось. Но для того, чтобы постигнуть многообразие западного уклада, проникнуться его духом, ему, эскимосу из страны полутюремного волюнтаризма, пришлось все свои органы заменить на транспланты и запустить организм по-новому.

В ученичестве Диму никто не поддерживал, разве что Фридман. Да и тот по большей части морально. Группа функционировала, как сугубо организационно-административная единица. Духа бескорыстного товарищества, к чему он привык в родном институте, и в помине. Дима не обижался. Видел: так устроен этот мир. Индивидуум в нем погружен в самого себя, сконцентрирован на достижении цели, сугубо личной. Общинное в нем не более, чем оглядка на условность, традицию. Совсем не как у русских – щедрая, хоть и безалаберная душа.