Под солнцем и богом

– Ты закончил? – прервал казначея Остроухов. – А то хотел Кривошапко шепнуть: не ровен час, засну – толкни под бок. Так ты гладко, на одном дыхании декламировал. – Остроухов от души рассмеялся. – Ой, Дима, пока ты свой ультиматум-меморандум зачитывал, я отвлекся. Со стороны на нас захотелось взглянуть… Прелюбопытная акварель получается: стоим в очереди в заготконтору, сдаем шкуру неубитого медведя. Собачимся, локтями лупим – где друг друга, а где самих себя. Только Эрвин по большей мере святой дух, витающий в запуганных, чуть отошедших душах. Наших, разумеется. Вначале пусть человеческое обличье обретет, на свет божий выкарабкается. И себя вспомнит, пример такой имеем. – Остроухов вздохнул. – Смотришь, и сумка инкассатора найдется… А сейчас по домам, для нас с Андреем – с пересадкой на Лубянке. Хорошо бы не до утра…

Богданов жал на газ, но в меру – чуть более ста. По обыкновению же гонял без оглядки, приструнивая себя лишь когда хандрила или, как сегодня, беспризорничала душа.

После двухнедельного провала в склеп безучастности полковник вновь ощутил себя Казначеем. Тем прежним, с заглавной буквы. Воскрес вкус жизни. Его хотелось слизывать, вдувать в легкие, им дышать. Взбудоражил позыв плотского, не навещавший с той самой злосчастной ночи. Тотчас обуяло: доехать до автомата и позвонить Леле, его последней пассии. Знойной татарке или башкирке – справиться не успел или, скорее, до фонаря было.

Что с волочилы взять? Леля – так Леля, лишь бы в именах не путался…

Взглянув на часы, Богданов фыркнул: почти полночь. Хозяйка, у которой квартирует Леля, если и ответит, то пошлет. Полковник усмехнулся – в Ботсвану. Нарушителям норм риска, хоть и резиновым, там место…

С новым витком событий Богданов почувствовал себя на порядок лучше, но на зыбком перепутье зашустрил, суя нос в щели, коих в картинке дня растрескалось множество.

В первой засветился Шабтай, взлохмаченный, в мыле, семенил по подворотням, озираясь. Начфин хотел было его окликнуть, но передумал. Люди дела из пустого в порожнее не переливают. Было бы чем…

Вспомнил поганый взгляд Кривошапко, брошенный исподтишка, когда прощались, он жег его до самой машины. Взявшись за руль, в некоем озарении ущучил: опер – опасный враг проекта. А значит, его самого, Шабтая, и, не исключено, Остроухова. В том, что склонит генерала вернуть все на круги своя, Богданов почему-то не сомневался.

Объявилась внезапно Зина. Стоит у своей двери, простоволосая, прислушивается, щелкнул ли замок? Пошлепала к кровати обратно, показалось.

Завалился к Куницыну на поминки жены. Алексей чернее тучи, водка не берет, хоть и челюсть отвисла. Рядом с отцом сын дивной, былинной красоты, блондин с голубыми, умными глазами. Неужели всем на зависть орел безвозвратно ослеп?

Богданов вздохнул – своих детей Бог не миловал. И уже не одарит – Зина бесплодна. Вместе с тем подружки, коих без счету менял, от него регулярно залетали. Воспринимая, как недоразумение, лично водил их на аборт. Данный перед богом обет – не расставаться с Зиной – колики отцовства глушил в зародыше.

Незаметно Богданов вернулся к реминисценциям, нахлынувшим на даче Остроухова, в истоки, наивное, но столь вольготное для души далеко. В автомобильную и гангстерскую столицу Штатов – Чикаго, куда его судьба забросила в шестидесятом, двадцать лет назад.

Он прибыл в США по студенческому обмену с подачи самого Никиты Сергеевича, первого владыки Всея Руси, отважившегося пересечь океан. То ли носками щегольнуть, то ли ботинками домашних умельцев – из кожи, поставленной еще по ленд-лизу…

Где-то в перерыве между банкетами и поиском рецепта, как свою страну прокормить, подмахнул Хрущев и договор об обмене студентами.

– Почему бы и нет! – воскликнул Никита, ознакомившись. – Кто, как не я, отчизну на всеобщее среднее образование благословил!

Группу отбирали недолго – всего-то тридцать мест. Зампредседателя Совмина, утверждавший список (надо же – других забот не хватало!), изумился: одни знакомые фамилии! Что за ералаш? Откуда сброд переростков, заматеревших еще в горниле Большого террора и коллективизации? Вознамерился было вызвать помощника, когда сообразил: соискатели – чада высокопоставленных номенклатурщиков, не они сами. Чертыхнулся, посопел и с молниями в глазах черкнул резолюцию: «Половину отчислить, доукомплектовав представителями рабочего класса и крестьянства из глубинки!»

Доукомплектовали, заменив всего-навсего одного. Тот и так выбыл по болезни. Для галочки призвали Диму Богданова, четверокурсника пермского пединститута, сына потомственного рабочего и швеи.

Областному отделу образования директива из Москвы поначалу не давалась. Ну и вводная: студент-экономист, свободно владеющий английским, из рабочих в придачу. Институт экономики и финансов – откуда он в Перми?