Под солнцем и богом

С фото, в стандартных советских одежках, на нее смотрел молодой человек, первоначально не опознанный лишь в сумятице ночного вызова. От того, прежнего, с которым она дважды сталкивалась, парня отличала лишь короткая прическа. Встречались они не так уж давно – десять лет назад, когда «скрипели перьями» в школе ГРУ. Первый раз – на лекции психологии, непреднамеренно ею сорванной, а второй – на церемонии выпуска, длившейся всего десять минут.

Свою жизнь на родине, заваренную на экстракте серости и собачей неустроенности быта, Арина уже давно из памяти вычеркнула. Слишком та не вписывалась в многоукладность и изобилие возможностей нового пристанища. Но время учебы в школе ГРУ помнила, невольно возвращаясь к нему, хотя бы в силу своей профессии. Да и куда не гляди – мостик между убожеством родных пенат и пятачком, откуда перенеслась в заоблачные выси европейского, а порой и заокеанского истеблишмента, чьих сыновей она то изводила до икоты, то ползать по-пластунски побуждала, выборочно, конечно.

На десятиминутном «выпускном балу» ни с кем из цикла Арина, понятное дело, сблизиться не могла, дивясь через годы, что «бал» вообще провели. Прибившись к стану разведки, Арина не переставала поражаться, насколько внешний сыск продуманный, хорошо подогнанный механизм, приводимый в действие турбиной конспирации. Достаточно сказать, что ее связные менялись ежегодно, дабы, не засиживаясь, как можно меньше знать о партитуре одного из самых ценных советских агентов.

Вся логика устройства сыска, ее походная философия исключала любое побратимство, спайку на ниве ностальгии, пусть одномоментную, и прочее сугубо человеческое. Лишь крупная, повлекшая хаос и неразбериху авария могла двух некогда соприкоснувшихся агентов свести воедино, да еще когда один преследует другого, пусть через третьих лиц.

Из всего цикла Арина только того парня со снимка и помнила, других же – нет. Были те все как на одно лицо, без искры романтики. Такие для нее как бы не существовали, как, впрочем, и большая часть отечественных самцов, в своем большинстве – бычившихся похотью. Нахлебавшись вдоволь подобного «интима», она и забрела на тропу разведки. Иного способа вырваться из резервации ходульных, дисгармонирующих с сутью жизни ценностей не нашлось.

Шабтай, как его нарек планшет задания, своей внешностью будто далекий от того, чтобы слыть сердцеедом, напротив, запомнился своим ненавязчивым, обтекаемо оливковым присутствием. Но в еще большей мере – врожденной деликатностью и обаянием женского угодника, воспринятыми, разумеется, интуитивно.

«Что ж ты натворил такого, Шабтай? – повторяла ныне про себя Арина, кручинясь. – Где лажанулся, что в полночь меня вытряхнули словно песчинку из половика, дабы взять след? Да, по большому счету, мы друг другу никто. Но, не приведи господь, сама оступлюсь… Что, и по мою душу снарядят наряд, заарканить чтобы?!»

При охмурении объектов подданства чужого Арина по женскому добродушию ни разу не задумывалась, каков моральный кодекс тайного ордена, которому она исправно служит, и как сводят счета с вероотступниками, объявись такие. Догадываться начала только сейчас, на конкретном примере коллеги. Судьба однокашника не могла не встревожить, если ее, одного из самых оберегаемых агентов, командировали чуть ли не на Южный полюс всего лишь по-польски погуторить…

«Пусть Шабтай ротозей, болтун или даже предатель, неужели приговорен?» – прорезалось в конце концов.

Она никогда ни читала газет, не смотрела новостей, увлекаясь одними сериалами, которые проглатывала, как мармелад. При этом прилежно листала «глянец», чтобы держать руку на пульсе высшего света, где порой мелькала как комета. В тех изданиях нет да нет да проскальзывали заметки о ее именитых объектах – как до, так и после «интрижки», с охотничьим иезуитством смоделированной в Москве.

Но лишь сейчас, получив некий посыл на примере Шабтая, она вывела закономерность: после разрыва на ее подопечных обрушивались крупные неприятности, притом что степень и временной разброс карьерных, прочих крушений разнились. Некоторые лишались должности, кое-кто вступал в нелады с законом, а один крупный промышленник и вовсе повесился.

Ее занятость длительных отпусков не знала, так что чужие неурядицы в памяти рассасывались, залистывались. Кроме того, в статьях «глянца» замечались недосказанность и едва уловимая брезгливость. Будто дана установка пройтись по вершкам и навсегда забыть. Прочие же источники информации ее не интересовали. Да и зачем ей, женщине, этот вечно пикирующий, норовящий укусить побольнее мир, не зовущий ни к любви, ни к покою?

– Куда вам, в Габороне? – спросил таксист.

Погрузившаяся в печальный разговор с прошлым Арина встрепенулась.

– Мы что, приехали? – далась диву пассажирка, не соотнося мелькающий за окнами караван-сарай со столицей, пусть африканской. Понизив голос, уточнила: – А отели здесь есть?

– Знаю три…

– Тогда в лучший!

* * *