Под знаменами Бонапарта по Европе и России. Дневник вюртембергского солдата

За те два дня, что мы находились в Смоленске, русские продвинулись и ждали нас в Минске. Все обратились в бегство. Пушки сбросили в реку. Госпитали оставили врагу, и по слухам, их сожгли вместе с находившимися там ранеными. Это вполне логично, если принять во внимание обращение с пленными русскими, ибо, когда мы были победителями, мимо нас проходили целые колонны пленников, и тех, кто из-за слабости отставал или падал, идущие позади конвоиры убивали выстрелом в голову, так что их мозги разлетались кусочками во все стороны. Поэтому, каждые пятьдесят-сто шагов, я видел расстрелянного, со все еще курящимся дымком у его головы. Правда, некоторым пленникам удавалось спастись.

Теперь, когда наш марш продолжился, я должен был бросить свои сани и переложить свой багаж на лошадь, на которой я также часто ездил в течение дня. В тот день сильно похолодало, и дорога стала гладкой, как стекло, поэтому многие лошади падали и более не поднимались. Так как мой конь был местной породы, и у него не было подков, он всегда мог помочь себе в случае падения. Он даже умел – когда нам надо было спуститься с холма – присаживаться на круп и вытягивать передние ноги вперед, и таким образом мы спокойно съезжали вниз, и мне даже не приходилось покидать седла. Другие немецкие лошади, хотя и подкованные, полностью стирали себе их на совершенно гладком льду, и по этой причине не могли не падать, а подковать их снова было нечем и некому.

Я все еще не встретил своего майора и уже твердо верил, что он, наверняка, погиб. Я очень осторожно ездил на своей лошади по ночам, когда ясно был видны пылающие деревни, где я мог найти ржаной соломы для лошади и зерен для себя. Частенько мне этого не удавалось на протяжении четырех или пяти дней, но мой «Goniak»[54] был спокоен, ведь иногда ему удавалось съесть немного старой соломы оставшейся после бивуака, или от крыши сгоревшего дома, и мне не казалось, что он похудел. Если ночью требовалось немного отдохнуть, я выступал в роли своеобразного хлева для него. Я всегда привязывал конец уздечки к своей руке или ноге, так что мог пресечь любые попытки его украсть. Я укладывался прямо у его ног, и когда у него было что поесть, он так усердно работал челюстями, что еда исчезала за секунды. Если же у него ничего не было, он сопел и фыркал на меня. Ни разу своим копытом он не прикоснулся ко мне. В лучшем случае, немного прижимался к меху. Если бы вы не привязывали к себе свою лошадь, ее бы моментально украли.

После ухода из Смоленска, 16-го ноября, пережив множество опасностей, мы прибыли в Красное,[55] где нас встретили русские. Здесь французская Гвардия, с остатками армии стала у дороги и как могла отбивалась от врага. Хотя противник был намерен отступить, любые движения с нашей стороны обращали на нас его яростный огонь. Здесь большое несчастье постигло бедных раненых и больных, которых приходилось выбрасывать из повозок, чтобы сохранить их и лошадей, и которые были оставлены замерзать среди полчищ врагов, и у них, оставшихся позади, не было никаких шансов на спасение.

Здесь я внезапно услышал голос моего майора (скорее, крик, чем просто речь), совсем недалеко от себя, и тотчас отозвался.

– Господин майор, это вы?

Он посмотрел на меня и радостно воскликнул: «О, Боже, дорогой товарищ, это ты? О, как я рад встретить тебя снова! О, я так рад, что ты все еще жив!»

Я также выразил свою радость по поводу этого воссоединения, поскольку у моего командира до сих пор оставался его старый немецкий гнедой – взятый им из своего дома – и его денщик со своей лошадью тоже был рядом с ним. Тогда майор спросил меня, при мне ли его кофе и сахарная голова? К сожалению, я должен был ответить, что однажды, когда я спал у изгороди в сгоревшей деревне, на меня напал отряд гвардейских кирасир и отобрал у меня мешок с сахаром и кофе, и я едва не лишился своей лошади. Я отдал им все, а потом перешел в другое место, где нашлось немного соломы, которой моя лошадь могла утолить свой голод. Я спал на мягком, не обледеневшем месте. Перед отъездом я понял, почему мне было так мягко и тепло – я увидел мертвого человека, незамерзший живот которого и послужил моей хорошей постелью.

– И я продолжил мой путь, майор, не надеясь вновь встретиться с вами.

– Это не имеет значения. Я рад, что ты снова здесь, – ответил майор.