Под знаменами Бонапарта по Европе и России. Дневник вюртембергского солдата

Так, понемногу продвигаясь вперед, я заметил лежавшую на земле красивую черную медвежью шкуру с головой и когтями, очевидно, брошенную беглецами. С криком «ура!» я завладел ей, надеясь благополучно довезти свое имущество до Германии, поскольку те разнообразные серебряные сосуды, что я взял в Москве, стоили от трех до четырех сотен гульденов. Кроме того, у меня имелся шелк, муслин и т. п., то есть те товары, которые мне удалось найти в брошенных повозках. И, тем не менее, все это пропало. Отступление шло через Коханово, Толочин, Крупки, Бобр и Лешницу на Борисов. В этой непрерывной суете, когда мне почти не удавалось поспать – пожалуй, лишь несколько часов за четыре или пять дней – ремень, которым моя лошадь была привязана к моей руке, кто-то перерезал и увел мою лошадь. Так как я привык всегда просыпаться, когда тянул за ремень, чтобы проверить, все ли в порядке с моей лошадью, в этот раз, потянув за него, я ничего не почувствовал. Я вскочил на ноги – и что теперь делать? Я подумал про себя, что даже если бы мне пришлось всю ночь бодрствовать, только чудом я снова мог снова встретиться с моей лошадью, и вероятность этой встречи была еще меньше, если допустить, что моя лошадь была уже на дороге. Тем не менее, надо было что-то делать. Я метался в разные стороны, и всякий раз, когда я пытался подойти к какой-нибудь лошади, над моей жизнью нависала опасность быть избитым, ведь если никто сам не мог принять достаточно эффективные меры предосторожности от кражи и грабежа, как правило, один из тех, кто сидел у костра, охранял имущество. Вдруг я увидел моего «Koniaka», стоявшего перед часовней и привязанного ремнем к спящему на ее пороге солдату. Очень тихо, теперь и я в свою очередь, перерезал ремень и поехал к своему костру. Больше я не осмеливался заснуть, я думал, что, если мой конь-любимчик снова со мной, мне есть о чем поговорить с ним…

* * *

Той ночью я случайно встретился с моим товарищем из 2-й роты, которого звали Ш. Это был третий мой земляк, которого я встретил на пути из Смоленска в Москву, и обратно к этому месту. С этим офицером также был человек, скорее, верный друг, поскольку он уже не мог его называть «слуга» или «Йоганн». И в самом деле, солдаты теперь ничем не отличались от офицеров, так как ни на одном из мундиров уже не было никаких знаков различия. Офицеров отгоняли от костров так же как и рядовых, если они пытались занять у него место не имея на то достаточных прав. Только взаимная поддержка могла укрепить дружбу. У моего земляка, с которым у меня были когда-то хорошие отношения, имелся рис, взятый им в Москве, хотя и очень немного. У меня же – маленький кусочек мяса, который я отрезал от головы собаки, валявшейся недалеко от нашего костра. Чтобы согреть наши желудки, мы добавили ко всему этому воды и сварили. Прошла только половина требуемого времени на приготовление, а мы уже приступили к трапезе и, хотя мясо уже изрядно воняло, да и соли не имелось, мы проглотили все это с большим аппетитом, чувствуя себя счастливыми, оттого что наконец-то съели чего-то горячего.

Незадолго до отъезда, он сказал мне: «У меня была буханка хлеба для моего офицера. А вы отняли ее у меня». Я почувствовал такую душевную боль, которую я никогда не смогу забыть до конца своей жизни. Вот как ложное убеждение может превратить друга в негодяя и сделать его жалкой пародией на человека из-за кусочка хлеба. Теперь я по-настоящему убедился, как низко мы пали: наши мозги совершенно очерствели, и никаких чувств больше не осталось. Я выругался и ответил: «Товарищ, вы не правы. Я не видел и не брал никакого хлеба. Я предпочел бы скорее дать вам хлеба, чем отнимать его». Но, бесполезно. Он остался при своем мнении, и вскоре смерть нашла его.

Перед Борисовом, около 11-ти часов вечера, за лесом, мы разбили лагерь, и нам показалось, что русские окружили нас, поскольку грохот пушек доносился со всех сторон, и надо было побыстрее уходить. Каждый из нас тотчас дал волю своей злобе и ярости, словно мы сами являлись врагами между собой. Немецкие бивуаки объединились и разложили костры для каждой группы, я тоже был с ними. У моего костра были в основном вюртембергские сержанты и солдаты. Каждый жарил свой кусок конины, добыть который ему часто удавалось не без трудностей, ибо, если лошадь падала и сразу не поднималась, солдаты толпой накидывались на нее, и еще с живой, с разных сторон отрезали от нее куски. Мясо, к сожалению, было очень плохое, удавалось отрезать только кусок кожи с небольшим количеством красного мяса. Затем этот кусок накалывали на кончик заостренной палки или сабли, обжигали шерсть и ждали, пока снаружи все не почернеет. Потом обгрызали этот кусок со всех сторон и снова обжигали. Времени на варку обычно не хватало, да и посуды не было – может из двадцати человек лишь у одного мог найтись какой-нибудь горшок.