Под знаменами Бонапарта по Европе и России. Дневник вюртембергского солдата

Теперь я был в безопасности, затем стемнело, и я не знал где дорога и куда идти. Я устроился в кустах слева и привязал лошадей к своей ноге. Майор послал за водой поляка, снабдив его купленным накануне котелком, а еще дал ему денег, но ни человека, ни котелка мы больше никогда не видели, и чтобы утолить жажду, нам пришлось есть снег. В этом тихом месте было так малолюдно, что казалось, будто все вымерли. Канонада прекратились, а мост затонул. Ужасной была судьба множества оставшихся на той стороне людей – голод, холод и река убили их.

При слабом лунном свете, я снова поднялся на ноги, поскольку из-за судорог в ногах, я не мог лежать неподвижно даже четверти часа. Я ходил то туда, то сюда, и, в конце концов, совершенно замерз. Только двигаясь, я мог избежать замерзания насмерть. 26-е, 27-е и 28-е ноября.

Вдвоем мы торопливо пошли дальше, и, не имея ежедневно ни хлеба, ни крыши над головой, я думал об оставшихся дома моих друзьях и сравнивал свое нынешнее жалкое состояние и приближающийся конец, с моей прежней комфортной и сытой жизнью. Я вспомнил одно часто употребляемое изречение на моей родине – «Кампания всегда затевается для того, чтобы стало хуже, чем есть в данное время». Этой поговоркой я утешал себя и думал: «Это хорошо, что вы, мои возлюбленные родственники и друзья, ничего не знаете о моем нынешнем положении, ибо это лишь причинило бы вам боль, а мне ничем бы не помогло». Да, я благодарил Создателя за то, что именно я, а не мой брат сейчас здесь. Конечно, я бы потерял своего брата, или мне пришлось бы увидеть, как он умирает без помощи, что могло бы с таким же успехом убить и меня.

Я мог равнодушно смотреть на сотни падающих, и даже разбивающих свои головы об лед людей. Я мог спокойно смотреть, как они встают и снова падают, слышать их глухие стоны, видеть их сжимающиеся и разжимающиеся кулаки. Их набитые снегом и льдом рты – ужасное зрелище! Но, тем не менее, я не испытывал к ним никакой жалости. Я думал только о своих друзьях.

В течение этого месяца с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. То, что я должен был беречь себя от замерзания, а также кормить свою лошадь и майора, круглые сутки держало меня в напряжении. Иногда я уклонялся влево, иногда вправо, чтобы найти деревню и взять в ней несколько соломенных или невымолоченных снопов, положить их на лошадь, а самому сидеть на них сверху. Это было абсолютно необходимо, ибо в противном случае они были бы украдены или съедены другими лошадьми.

Таким образом, я подошел к Сморгони, почти непрерывно находясь в середине армии, которая скорее была более похожа на толпу попрошаек-евреев, чем на обычную армию. Здесь я, к своему величайшему удивлению встретил хорошо экипированные полки, которые пришли к нам на подмогу из Данцига. Были два польских полка, только что вернувшихся из Испании – их присоединили к нам. Также несколько отрядов пришли из Вюртемберга, чтобы быть присоединенными к 7-му полку, который уже получил свое назначение, как и другие резервные части, но никого из знакомых я не встретил. Кроме того, здесь Наполеон покинул нас и бежал домой со своими свежими резервными войсками. Все завопили: «Спасайся кто может!» Тем не менее, Мюрат взял на себя командование армией и остался с нами. На пути от Березины через Плешницы,[57] Слайски,[58] Молодечно и Сморгонь я второй раз потерял майора, и только через неделю я встретил его в компании вюртембергского капитана по имени Фрост. Оба они были очень счастливы, что я снова буду их сопровождать.

В окрестностях Вильно мороз еще более усилился, а ночевать пришлось под открытым небом, в снегу, без всякой защиты. В ночное время можно было реально увидеть сколько места занимает армия. Костры были видны на пространстве в два штунде вдоль и около штунде поперек. Из-за костров и мороза небо окрасилось в мерцающий красный цвет, еще ярче от света пламени горящих близ дороги построек. Многие солдаты почти ослепли от разъедающего глаза дыма, который из-за сильного мороза почти не поднимался вверх, другие же чувствовали тошноту и головокружение от него. Это был апогей наших бедствий.

Еще в трех днях ходьбы от Вильно, около трех часов дня, майор дал мне свою лошадь, на которой лежала его шинель, и сказал, чтобы я шел медленнее, так как он хотел ненадолго отойти с дороги, и поэтому я вскоре остановился и ждал его. Капитан Фрост и его денщик оставались со мной и тоже ждали, но майор не вернулся. Мы ждали целый час, а зря. Более чем вероятно, он замерз. Скорее всего, он лишился своих брюк. Так случилось со многими сотнями солдат, что когда они присаживались от слабости или по нужде, с них жестоко могли сорвать одежду, и если они не могли защитить себя, замерзали раздетыми. Кто-то попытался проделать такую штуку со мной, но я тотчас прогнал его и довольно жестко.