Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Типография и редакция Avenue d ’Orldans, где мне приходилось ежедневно работать, помещалась в особняке, во дворе. Там работали 3 наборщика и я. Печатать отдавали во французскую типографию. Ответственным редактором был тов. Зиновьев. Ильич каждый день приезжал к нам на велосипеде. Почти все редакционные заседания состояли из тройки: Каменев, Ленин и Зиновьев. Обыкновенно Ильич раз’езжал по городу на велосипеде и часто заезжал менять книги в Центральную библиотеку. Однажды он оставил свой велосипед около дверей консьержа; когда же вышел, велосипеда не оказалось. Рассказывают, что он возмущался только тем, что у него нет денег, чтобы купить другой.

Публичные рефераты с выступлением Ильича были очень редки, и для таких выступлений обыкновенно нанимался большой зал, который переполнялся жаждавшей послушать Ильича публикой. Но Ильич гораздо охотнее, никогда не отказываясь от предложений, выступал в рабочем клубе «Бастилия», где собирались, главным образом, еврейские рабочие, спасавшиеся от погромов.

Моему товарищу «Сапожнику» удалось уехать в Россию раньше. Я же по некоторым личным обстоятельствам остался и продолжал заниматься. Когда Ильич узнал, что я собираюсь уезжать, он пригласил меня к себе на квартиру. В том районе, где находилась редакция, были выстроены новые дома. В одном из таких домов и жил Ильич. Мне было очень лестно как быть наедине с Ильичей, так и очень хотелось видеть, какой живет. Насколько помню, он жил на 3 этаже. Я позвонил.

Надежда Константиновна открыла дверь.

— Владимир Ильич вас ждет, — сказала она мне.

Я вошел в одну из комнат, которая оказалась рабочей комнатой Владимира Ильича. Большой деревянный стол, покрытый клеенкой, 2 деревянных стула с соломенными сиденьями; напротив стола было нечто в роде шкафа из крестообразно сколоченных досок, где была масса книг. Вот и все «убранство» комнаты.

Разговор мой с Ильичей продолжался несколько часов и касался самых существенных для большевистской фракции вопросов — о ликвидаторах, об отзовистах, о партийной школе на Капри и о последнем философском сборнике, изданном в Москве Богдановым, Базаровым, Юшкевичем и др.

— Вот я недавно получил письмо от М. Горького, — сказал Ильич, — в котором он хвалит эту книгу. Я ему ответил только, что ответ мой он прочтет в философской книге, которая скоро будет напечатана. Требовать от Горького, чтобы он был хорошим марксистом, нельзя, так как прежде всего это — художник. А социалистом он стал благодаря Луначарскому и богоискательством увлекается тоже благодаря ему. По последнему его роману «Исповедь» это можно констатировать. А школа, которую он организовал на Капри, тоже ничего не стоит, так как преподаватели забивают головы учеников своими немарксистскими бреднями. Луначарский у нас один из лучших ораторов, один из талантливых журналистов, но лентяй. В Питере, напр., в 1905 году приходилось заставлять его писать для наших газет. В Одессе, куда вы едете, есть тоже очень способный наш товарищ — Орловский[14], но он тоже порядочно ленив. Вы это можете ему сказать. До сих пор ничего не написал. Перед от’ездом я дам вам к нему явку, она вам пригодится. Одно я вас прошу, товарищ Володя, — наставлял меня далее Ильич, — передайте товарищам-рабочим в Одессе, что «Пролетарий» или «Социал-Демократ» могут благополучно выходить только тогда, когда они будут присылать нам сюда свои корреспонденции. Мы сейчас очень оторваны от рабочих, а, между тем, противно писать, когда не имеешь связи с Россией. Да и вы сами нам пишите, тем более, что вам придется, наверное, первое время быть и комитетом и секретарем его, так как в Одессе ничего теперь нет.

Я вышел от Ильича с высоко поднятой головой. Мне приятно было, что он со мной, почти еще мальчиком, говорил и делился всем, не глядя на меня сверху вниз. Эта простота, которая чувствовалась в самой его квартире, его разбросанные книги, эти простые деревянные стулья остались в моей памяти на всю жизнь.

На следующий день я взял книгу «Протоколы Лондонского С’езда», переплетенную мною в хороший переплет, и передал ее Ильичу с надписью приблизительно такого содержания: «Дорогому учителю на память от ученика в день от’езда на подпольную работу в Россию».

Между тем, изготовили специальный жилет, куда зашили массу литературы на папиросной бумаге и фальшивый паспорт.

За день до моего от’езда Ильич читал свой доклад в «Бастилии», и я пошел туда проститься с ним. Там он передал мне явку к Орловскому.

Перед от’ездом на меня надели заготовленный жилет. Он имел несколько шнуров, посредством которых меня затянули так, что я еле дышал; нужно было стараться в пути, чтобы моя полнота не возбудила подозрений. Когда все было готово, я надел на себя широкое платье и отправился на вокзал с таким чувством, что для всех якобы ясно, что у меня литература. Жена, ехавшая со мной, везла литературу в нижней юбке.