Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Осматривая камеры, я попросил провести меня в камеру № 356, т.-е. в ту, где я когда-то сидел. Начальник тюрьмы почему-то замялся, но когда я решительно заявил, что хочу эту камеру осмотреть, меня повели. Когда открыли камеру, перед моими глазами предстали трое заключенных с ужасно измученными лицами, ни слова не понимавшие по-русски. Я заговорил с ними по-французски. Один от радости чуть не подпрыгнул. Оказалось, что тот, который со мной говорил, был румынский офицер, а остальные два — румынские солдаты. Попали они вот за что. Во время Февральской революции русские солдаты узнали, что в одной из румынских тюрем, около Бессарабии, сидит т. Раковский. Они пошли освободить его. Румынские солдаты помогли им в этом силой. Этот офицер и солдаты были активными участниками освобождения т. Раковского. Когда они прибыли в Одессу, их, по доносу румынского консула, арестовали, как уголовных преступников, и бросили в тюрьму. Никто их не допрашивает, несмотря на то, что они написали массу заявлений на имя Раковского, который тогда работал в Одессе, как комиссар. Для меня было очевидно, что начальник тюрьмы замешан в этой грязной истории. Освободить их немедленно я не хотел, так как мне нужно было проверить правдивость их заявления; кроме того, все трое были совершенно голыми. Вечером я узнал от т. Раковского, что он давно их разыскивает, но не знал, где они находятся; все то, что ими было рассказано, оказалось правильным. На следующий день мы одели их и освободили из тюрьмы.

Совет помещался в бывшем Воронцовском дворце. В нем находился также президиум черноморцев. Комендантом дворца был матрос, который был с нами на с’езде Советов в Питере. Однажды утром он, взволнованный, вбегает ко мне в кабинет, выхватывает свой револьвер, кладет его на стол вместе с бомбой и заявляет:

— Арестуйте меня, я только-что убил человека, я только-что всадил шесть пуль вору!

Я никак не мог понять, в чем дело, и в то же время услышал ужасный шум по лестнице, — это толпа искала матроса. Я немедленно велел его арестовать и посадить до выяснения дела в одну из наших свободных комнат, а сам вышел во двор. Там бушевала тысячная толпа, требуя выдачи убийцы. Чтобы успокоить ее, я попросил выбрать несколько человек для совместного с президиумом выяснения виновности коменданта дворца. Толпа успокоилась и выбрала от себя 5 человек. По выяснении оказалось, что убитый был не совсем нормальный человек и что он у кого-то украл обеденную карточку во время раздачи таковых безработным. Этого было достаточно, чтобы наш матрос расстрелял его на глазах толпы, как вора. Я никогда не забуду, как раскрылась дверь и старуха-мать бросилась на труп, крича:

— За что вы убили моего сына?

Для всех было ясно, что произошло простое убийство больного человека, и толпа требовала немедленного суда над комендантом.

Вскоре прибыл отряд вооруженных матросов и забрал его на корабль. Через час он был освобожден и безнаказанно уехал в Севастополь.

При таких условиях работать было ужасно трудно. С одной стороны, город терроризовали матросы, с другой — так-называемые «безработные», руководимые Рытом. Бесшабашная пляска смерти царила во всем городе.

А тут еще в Бессарабии румыны, вкупе с нашими белогвардейцами-генералами, начали обезоруживать некоторые «ненадежные» для них воинские части и также конфисковывать с’естные и военные припасы.

Посланные из центра товарищи для переговоров с румынскими властями были предательски расстреляны румынскими жандармами. В ответ на это мы арестовали и посадили в тюрьму всех румынских граждан, находившихся в Одессе. Между ними были крупные помещики и богачи. Первые дни они бомбардировали президиум заявлениями, что их держат в ужасных условиях, что в камерах адский холод, а также, что им не разрешают получать передачи. Мы на это не обращали никакого внимания. Жены их обивали пороги с просьбами о разрешении свиданий, — никто из нас их не принимал. Через некоторое время, однако, президиум уполномочил меня осмотреть тюрьму и узнать, в каком положении находятся наши пленники. Я не очень охотно поехал. Когда я их вызвал, передо мной предстали люди, совершенно утратившие чувство собственного достоинства. Их трусость была настолько велика, что они буквально со слезами на глазах просили, чтобы их перевели в арестный дом. Особенно мерзко и трусливо держали себя некоторые сенаторы и другие официальные лица румынского правительства. Я позволил им получать передачи и один раз в неделю иметь свидание, а через некоторое время мы их перевели в арестный дом.