Подарок от Гумбольдта

В прошлом сентябре я летал в Калифорнию выяснить, почему не появляется первый номер «Ковчега». Это была удивительно приятная поездка. Мы бродили с Текстером по калифорнийскому солнышку – он показывал мне свои владения. В то время у меня как раз начал вырабатываться новый космологический взгляд на солнце. В значительной мере солнце – наш Творец. Человеческий дух несет в себе солнечное начало. Идущий из нас внутренний свет встречается с солнечным светом, и происходит чудо. Для глаза свет – то же самое, что для мозга мысль.

Помню тот счастливый благословенный день. Небесная голубизна обдавала нас волшебными волнами тепла. Над головой висели золотые апельсины. Текстер надел свой любимый черный плащ, но вышел босым. Пальцы у него на ногах, тесно прижатые друг к другу, напоминали финики из Смирны, уложенные в коробку. Садовник-украинец высаживал розы. Текстер предупредил, чтобы я не разговаривал с ним. «Он был охранником в немецком концлагере и до сих пор ненавидит евреев. А то опять начнет разоряться». Я чувствовал, что в этом прекрасном месте перемешиваются три начала в человеке – демоническое, доброе и дурацкое. Своим новым детям, милым наивным созданиям, Текстер разрешал играть с ножами и баллончиками от какой-то ядовитой садовой жидкости. Слава Богу, никто из них не поранился и не отравился. Ленч был накрыт подле плавательного бассейна и проходил торжественно, как светский прием. Откинув плащ, сдвинув трубку в угол рта и шевеля пальцами на ногах, хозяин собственноручно разливал вино двух марок, разливал неторопливо, с видом знатока. Завтрак был собран хорошенькой темноволосой молодой женщиной – последней женой Текстера, но за столом командовал он сам. Жена казалась вполне довольной жизнью, хотя в доме не было денег. На автозаправочной станции у Текстера не приняли чек на пять долларов, так что мне пришлось расплатиться за него кредитной карточкой. За кулисами калифорнийского великолепия его молодой жене приходилось отбиваться от кредиторов – из теннисного клуба, с водонапорной башни, из винного магазина, авторемонтной мастерской, банка.

«Ковчег» должен был верстаться на новейшем оборудовании, без дорогостоящего процесса набора. Ни одно государство не дало своему народу такое количество игрушек, как наше, и ни одно государство не отправляло массы талантливых трудоспособных граждан в самые дальние уголки безделья, на границу болезней и боли. Текстер надумал пристроить к своему дому крыло для «Ковчега». «Журнал должен находится в отдельном помещении, – заявил он, – и не мешать моей личной жизни». На манер юного ловкача Тома Сойера он заманил десяток студентов из колледжа копать землю для закладки фундамента. Текстер разъезжал по окрестным стройкам, расспрашивал рабочих и заодно тащил домой несколько листов фанеры. Я отказался финансировать крыло для «Ковчега». «Не боишься, что дом осядет в дыру? – спрашивал я. – Ты убежден, что не нарушаешь строительный кодекс?» Из людей с такой целеустремленностью, как у Текстера, выходят фельдмаршалы и диктаторы. «Мы бросили на это направление двадцать тысяч солдат, и если больше половины убьют, изберем другую тактику».

Мы намеревались печатать в «Ковчеге» самых выдающихся, самых лучших авторов. Их мало, но они есть, должны быть. Думать иначе – значит нанести удар нашей цивилизованной стране и всему человечеству. Мы обязаны сделать все, чтобы восстановить величие и влияние искусства, целостность культуры, глубину мысли, благородство стиля. Рената, вероятно, заглянула втихомолку в банковские уведомления и знала, сколько денег у меня уходит на журнал.

– Кому он нужен, твой «Ковчег», Чарли? Каких животных ты собираешься спасать? Ты лишь называешь себя идеалистом, а на самом деле в тебе столько злобы. Тебя хлебом не корми, только дай поругать кого-то направо и налево. Куда Текстеру до тебя. Ты позволяешь думать, что ему все сойдет с рук, но это потому, что ты высокомерен до чертиков.

– Деньги все равно плывут между пальцами. Уж лучше потратить их на…

– Не потратить, а промотать, – поправила меня Рената. – И зачем ты связался с этим калифорнийским прощелыгой?

– Пусть лучше деньги идут ему, чем правительству и адвокатам.

– Мне скоро это надоест. Либо я, либо «Ковчег». – Рената помолчала. – Ну скажи на милость, на кой он тебе сдался, твой журнал? Скажи попросту, без затей.

Ее слова прозвучали как настоящий вызов. Чтобы сосредоточиться, я закрыл глаза.

– Дело в том, что идеи нескольких последних столетий исчерпаны.

– Слышите? Вот я и говорю – высокомерие, – прервала меня Рената.

– Да, исчерпаны. Политические, философские, литературные (бедный Гумбольдт!), психологические и даже, подозреваю, естественнонаучные.

– Что ты обо всем этом знаешь? У тебя ум за разум зашел.

– Когда человечество пробудилось, чтобы осознать себя как некий целостный организм, старые, изжившие себя идеи люди начали принимать за новые. Иначе и не могло быть, ибо…

– Пошли-поехали! Ты мне зубы не заговаривай.