Подарок от Гумбольдта

Между тем сверху, из сиреневой туманности, падал снежок и ложился на дома. Потом над нами громыхнуло. Должно быть, звуковая волна от пролетевшего над озером реактивного самолета, потому что гром бывает только в теплую погоду. В сгущающихся сумерках поверхность озера кажется жемчужной, белой – грязной, но белой. Теперешней зимой вода у берегов рано застыла, стала льдом. У Чикаго есть своя природная краса, но историческая судьба города сделала ее грубой. Не только земля, но и воздух у нас материален. Беда в том, что трудно наслаждаться зрелищем жемчужной воды, арктическим ледком по берегам и сиреневыми сумерками, когда всякие кантебиле, размахивая руками в дорогих охотничьих перчатках, толкают тебя к «буревестнику». Ты идешь на концерт, чтобы под звуки камерной музыки подумать о чем-то своем. Так и с Кантебиле. Любую ситуацию можно обратить себе на пользу. Человек, замкнутый в скорлупе личного «я» и с болезненной страстью погружающийся в собственные переживания, полагающий, будто будущность человеческого рода зависит от его умственных и нравственно-психологических исканий, потерпевший неудачу в попытке достичь взаимопонимания с другими разумными существами и, отчаявшись, решивший пойти путями чистого духа и посмотреть, куда они приведут, – такой человек получает некий нервный заряд от общения с людьми типа Кантебиле.

– Поехали! – орал Кантебиле.

– Нет, нам с мистером некогда.

– При желании время всегда найдется, – вмешался Текстер. – Куча времени.

– А как же ножи для рыбы? Больше не нужны?

– Для тебя же стараюсь, Чарли! – высоким скрипучим голосом настойчиво говорил Кантебиле. – На пятнадцать минут всего делов-то, а потом я тебя подброшу к Маллерс-билдинг за этими долбаными ножами. Между прочим, как твои успехи в суде? Понимаю, понимаю, там твоей крови жаждут, кровососы уже чистенькие бутылочки приготовили. А ты и без того как выжатый лимон. С утречка постарел лет на десять. Но ничего, я тебя поставлю на ноги. Выложишь сегодня десять косых – в пятницу получишь пятнадцать! Даю голову на отсечение. Или нет, проломишь мне башку той самой битой, которой я твой «мерседес» расколошматил. Поедем, Стронсон ждет! Ему срочно нужны наличные.

– Я в эти игры не играю. Я не ростовщик.

– Не дури, давай по-быстрому.

Я вопросительно посмотрел на Полли. Она предупреждала меня: поосторожнее с Кантебиле и Стронсоном. Она улыбкой подтвердила предупреждение, и вместе с тем ее забавляла решимость Кантебиле закинуть нас в фыркающий «буревестник», на мягкие сиденья с кроваво-красной обивкой. Это походило на похищение. Мы стояли на тротуаре как раз перед входом в институт, и любители детективных историй могли бы рассказать, как приснопамятный мафиози Дайон О’Бэньон гнал мимо этого места на своем «бугатти» со скоростью сто миль в час. Я напомнил Текстеру этот исторический факт. Куда бы ни приезжал мой приятель, ему хотелось уловить характерный дух города, и сейчас он радовался возможности проникнуться чикагским духом.

– Бертельстейн никуда не денется. Мы заскочим к нему утром по пути в аэропорт, – сказал он.

– Полли, – распорядился Кантебиле, – садись за руль, а то вон уже легавые едут.

Ван-Бьюрен-стрит была забита автомобилями. Между ними ловко лавировала полицейская машина с синим сигнальным светом. Текстер уже шел за Полли к «буревестнику».

– Рональд, поезжайте сами. Оставьте меня в покое. Он бросил на меня уничтожающий взгляд. Я словно видел, как дух Кантебиле борется с одолевающими его чувствами, такими же глубокими, как у меня.

– Не хотел тебя втягивать, но приходится. Сам напросился. – Он вцепился мне в рукав. – Твой дружок Шатмар попал в беду. Вернее, может попасть. Все зависит от тебя.

– Не понимаю. Что от меня зависит?

– Жена одного моего человека, молодая хорошенькая баба, – клептоманка. Ее застукали у Филдса, когда она хотела увести шерстяной джемпер. И Шатмар – ее адвокат, улавливаешь? Это я его рекомендовал. Он уговорил судью отправить ее не в тюрьму, а в лечебницу. Гарантировал, что она пройдет курс психотерапии. Он, мол, сам проконтролирует. Вот ему и отдали ее на попечение. Прямо из суда он повез ее в мотель, раздел, хотел трахнуть, но она сбежала. Свидетели есть. Баба-то эта нормальная, по мотелям не таскается, только ворует. Теперь я уговариваю ее мужа не поднимать шума.

– Все, что я услышал, Кантебиле, это вздор и меня не касается. Шатмар иногда поступает по-дурацки, но он не чудовище.

– Ладно, скажу ее мужу, пусть начинает дело. Думаешь, твоего дружка не исключат из коллегии адвокатов? Еще как исключат, мать твою!

– Не знаю, зачем ты все это придумал. Если имеешь что-нибудь против Шатмара, с ним и разбирайся.

– Хорошо, будь по-твоему. Я из этого сукина сына свиную отбивную сделаю.

– Мне все равно.

– Не скажи… Знаешь, кто ты есть на самом деле? Рак-отшельник – вот ты кто. Тебе плевать на других людей, плевать на их беды.