Подарок от Гумбольдта

Меня трясло от злости. Я попросил телефонистку еще раз позвонить Ренате. Скажу этой сучке пару ласковых. Наконец соединили с Миланом, но там сказали, что миссис Коффритц уехала и будущего адреса не оставила. Пока я дошел до «Ретиро», злость моя улетучилась. Я задумчиво бродил по дорожкам парка. Напрашивался тот же вывод, к какому я уже приходил в кабинете судьи Урбановича. Какой смысл отчитывать Ренату? Гневные, глубокие по мысли, отмеченные безукоризненной логикой и проникнутые поэтическим духом речи годятся для Шекспира, но мне ничуть не помогут. Мне страстно хотелось выговориться, однако меня некому было слушать. Рената вообще заткнула бы уши. У нее на уме было другое. Ну что ж, она по крайней мере доверила мне Роджелио и рано или поздно пришлет за ним. Бросив меня, она сослужила службу Чарли Ситрину – так Рената, во всяком случае, считала. Следовало давно жениться на ней. Я человек нерешительный, колебался, и это оскорбляло ее. Она правильно сделала, что подбросила мне своего малыша. К тому же мои дамы справедливо сочли, что Роджелио, связав меня по рукам и ногам, не даст мне возможности преследовать их. Да и нет у меня намерения их преследовать. Теперь я уже не мог позволить себе этого. Начать с того, что счет в «Ритце» вылился в астрономическую сумму. Сеньора сделала с десяток звонков в Чикаго, чтобы не потерять связь с неким молодым мужчиной, своим очередным affaire de ceur, который в свободное от нее время занимался починкой телевизоров. Рождество, расходы на врача и лекарства для Роджера, подарки ему, изысканные обеды и плащ для Ренаты уменьшили мои активы на треть. На протяжении многих лет, начиная с бродвейского успеха «Фон Тренка» или приблизительно с момента гибели Демми Вонгель, я не считал деньги и жил на широкую ногу. Теперь же придется возвращаться к тому образу жизни, который ведут миллионы обитателей многоквартирных новостроек. Оставаться в «Ритце» нельзя. Наилучший выход – поселиться в каком-нибудь пансионе.

Людям придется объяснять, кто такой Роджер. Если я выдам себя за его дядю, это вызовет подозрения – где его родители и прочее. Если назовусь дедом, то придется и вести себя соответственно. Лучше всего сказаться вдовцом. Правда, Роджелио называл меня Чарли, но у американских детей так принято. В известном смысле мальчишка и вправду был сиротой, а я – скажу без преувеличения – по-настоящему скорбел по его маме. Я приобрел для себя нарукавную траурную повязку, черные носовые платки и несколько отличных черных шелковых галстуков. Роджеру же купил симпатичный черный костюмчик.

В нашем посольстве я рассказал довольно правдоподобную историю о том, как у меня похитили паспорт. Мне повезло: разбором таких дел занимался молодой человек, который читал мои книги о Вудро Вильсоне и Гарри Хопкинсе. Сам он окончил исторический факультет Корнуэльского университета и однажды даже слышал мое сообщение на собрании Американской исторической ассоциации. Я рассказал ему, что жена моя умерла от лейкемии, а бумажник с документами и деньгами выкрали в мадридском автобусе. Мой собеседник сообщил, что Мадрид славится обилием карманников. «Действуют они очень умело. Настоящие мастера своего дела. Чистят карманы даже под сутаной у священников. Многие испанцы называют Мадрид столицей карманного воровства. Впрочем, хватит об этом… Может, прочтете лекцию для работников ЮСИА[21]?»

– Благодарю, но я слишком подавлен. Кроме того, я собираю материал для книги об испано-американской войне.

– Кое-кто из моих родственников тоже страдал лейкемией. Смерть словно крадется к человеку. Страшная вещь.

Хозяйке пансиона «Ла Рока» я рассказал, что маму Роджера задавил грузовик. «Это было в Барселоне. Она неосторожно сошла с тротуара, и вот…»

– Какой ужас!

– Да, это было ужасно… – С помощью словаря я хорошо подготовил свою роль и потому бегло продолжал: – Моей бедной жене раздавило грудную клетку, лицо было изуродовано. Она умерла в страшных мучениях.

Лейкемия – слишком легкая кара для поганки Ренаты.