Подготовительные курсы

   Они просто пожертвовали моей машинкой. Они пожертвовали мной. А ведь жертвовать можно только собой, и только добровольно. Тот, кто жертвует другим, не спрашивая его согласия, называется тираном.

   Небольшое оправдание для матери, правда, имелось. Она сама всегда, и всем жертвовала. Патологически жертвовала всем и для всех. И развод с отцом…

   Нет, это уже совсем другая история.

   Вот, так всегда. Хочешь рассказать о ком-то, а рассказываешь – всё равно о себе. Ну, да ладно…

 ГЛАВА5 

   Мы сидели с матерью в коридоре мед.института и ждали доцента, заведующего кафедрой «Кожных и венерических болезней».

   Атмосфера института подействовала на мать.  Она  сказала мне, с грустью глядя в мои честные глаза:

– Боже, какой ты дурак! Сколько людей учится! Почему  именно ты вылетел из института!?

    Я отвёл свои честные глаза и посмотрел в пол. Линолеум в коридоре был протёрт в середине и ещё сохранил свой рисунок по краям. Линолеум был в меру чист, в меру грязен. Лето уже закончилось, но дожди ещё не пошли.

– Да, мама, – сказал я.

– Что – «да»?

– Я дурак.

– Прекрати! Прекрати прикидываться, хоть здесь!

– Я не прикидываюсь.

– Не знаю, что лучше…

– Лучше – дурак, – вздохнул я.

– Да, – сказала мать, – умные – на вес золота…

   Мать прикрыла глаза. Наверное, чтоб ненароком не выплеснуть то, что бурлило в её душе.

  Лекция закончилась. Студенты высыпали из аудитории. Множество симпатичных девчонок в белых халатиках. Я только расслабился чуток, как мать толкнула меня в бок:

– Вставай!

   Из аудитории выходил доцент.   Мужчина лет сорока пяти, крупный, ухоженый, вальяжный. Чистое лицо,  волосы с проседью хорошо подстрижены. Тонкий запах дорогого мужского одеколона. Или духов. Не засаленный галстук.

   Видный мужик!

   Мать быстро-быстро перекрестилась. Нет, я не могу сказать, что моя мать была такой уж верующей. В церковь она почти не ходила, только на Пасху, и под Рождество. Просто в данный момент, как я понимаю,  матери не у кого было просить помощи.

    «Господи, помоги», – прошептала мать.   Правильно.

   А я  даже не мог чётко определить, чего хочу. Я бы и в Армию пошёл, в конце концов.  Я плыл, как «утлый чёлн, по воле волн»…

– Анатолий Петрович! – бросилась за доцентом мать. – Мы к Вам, на консультацию. По направлению из военкомата. Мы Вам звонили…

   Мать бежала за Анатолием Петровичем. Анатолий Петрович внимал, не поворачивая головы.

  «М-да…» – подумал я.

  Доцент подошёл к своему кабинету. Потом обернулся, и посмотрел на нас с матерью.

  Интересно было бы взглянуть на нас его глазами! Интересно, увидели бы мы что-нибудь выдающееся?   Отнюдь…

   Сначала – я. Худой, плохо подстриженный, с отростшими волосами. Одетый… ну, так… не важно. Футболка, ветровка, не первой свежести джинсы. Кроссовки рваные.

  Ну, и мать… Волосы уже седоватые. Может, она и такая же по возрасту, как этот доцент, но выглядит… Даже не усталая, нет. Потому что усталость подразумевает, что человек выспится, прогуляется, и снова будет хорошо выглядеть.  Но мать… эта усталость, эта озабоченность сидит у неё в каждой поре, в каждой морщинке, в каждом изгибе её тела, не так уж и плохо изначально устроенного.

   И одежда у матери… «Прилично, но небогато». «Бедно, но чисто». Можно было бы вспомнить пару цитат из классики, по этому поводу. Но я не вспомнил. Я не так уж много читал классики. Хотя, наверное, гораздо больше многих одноклассников. Вот, напимер, «Героя нашего времени».

   Разумеется, не нашего. Героя ихнего, прошедшего времени.

   «М-да…» – подумал я снова.

   Что подумала мать, я не знаю. Но мать же не дура. Она подумала то же самое.

– Входите, – пригласил нас  доцент, оценив нашу наружность.

  Меня он заставил раздеться и осматривал очень недолго.

– Одевайся, – произнёс доцент.

  Затем последовала пауза. Мать стояла перед доцентом, как троечница у доски.

– И Вы хотите, чтобы я подтвердил диагноз? – как-то странно поинтересовался доцент.

– Да, – еле слышно произнесла мать. – Сына из института отчислили… У нас никогда не было подобных проблем… В Армию…

– Я думаю,  Вы понимаете, что псориаза тут и близко нет. Тут себоррейный дерматит, в чистом виде.

– Но…

– Этому… – доцент назвал по имени-отчеству дерматолога военкомата, – давно на пенсию пора. Всему есть свой срок, у всего есть свой предел.

  Мать молчала.

– Вы приводите мне двадцатилетнего парня, у которого в карточке нет ни одной записи о кожных болезнях, и хотите, чтобы я поставил ему белобилетный диагноз?

   Голос доцента повышался и повышался, а мать уже не смотрела на него, и стояла, опустив голову.

– Кто Вы по специальности? – спросил доцент на пике своего монолога.

– Учительница… литературы… – голос матери чуть всхрипнул и прервался.

– Отец?

– Разведены. Давно…

  В кабинете стало так тихо, что я слышал не только своё дыхание, но и биение своего сердца.

  Доцент сел за стол, взял фирменный бланк, что-то написал на нём, и протянул матери.

– Поставьте  печать в регистратуре, – сказал он. – До свидания.

  Мы с матерью дематериализовались из кабинета.  Потом мы быстро шли по какому-то коридору и упали на скамейку около очередной двери.

– Подожди, – тяжело дышала мать, – подожди, я возьму очки.