Подпольная кличка - Михаил

Начальнику Николаевского исправительного арестантского отделения.

На рапорт от 15 сентября 1905 г. ставлю Ваше Высокоблагородие в известность, что содержащийся в одиночном корпусе политический арестант Никифор Вилонов в настоящее время не может быть переведен в другое место, во-первых, по недостатку одиночных камер, а затем и ввиду последовавшего распоряжения о высылке Вилонова под гласный надзор полиции в Архангельскую губернию…

Считаю также необходимым пояснить, что в распоряжении Вашего Высокоблагородия, как начальника большого и хорошо обставленного места заключения, имеется достаточно средств для прекращения неповиновения и вызывающего поведения Вилонова согласно статье 48, правил от 16 ноября 1904 года.

При этом ни возможность беспорядков в других одиночных камерах, ни опасения каких-либо жалоб со стороны наказанного не могут, само собой, удержать Вас от наложения на заключенного заслуженных взысканий, тем более, что беспорядок может быть предупрежден всеми мерами, какими Вы при значительной части надзора и конвойной команды располагаете.

…Жалоб можно всегда избежать… наконец, наличность жалобы не составляет сама по себе достаточного повода к ответственности…»

Неизвестно, чем бы кончился этот поединок Вилонова с тюремщиками, но наступили октябрьские дни, и революция вырвала у царя амнистию политическим.

В Екатеринбурге Михаила встретили восторженно. Даже закатили по поводу освобождения пирушку в доме Патрикеевых. Настроение у всех было великолепное: шумели, весело беседовали, пели. Михаил с радостью всматривался в лица товарищей: Батурина, которого не видел с дня побега, Федича, Клавдии Новгородцевой, Марии Авейде. Познакомился с Яковом Свердловым, который приехал в Екатеринбург в конце сентября.

Между прочим, состоялся у него любопытный разговор с одним товарищем, с которым вместе сидели в Екатеринбургской тюрьме по делу Уральского комитета. Он тоже недавно освободился, он уже был в курсе всех местных новостей. Среди всего прочего он рассказал и о ротмистре Подгоричани:

— Уехал он из города. Очень старался последнее время. Один из унтеров его как-то разоткровенничался: после вашего дела, говорит, граф чуть самого Бориса Савинкова не поймал. Донес ему кто-то из домохозяев, что один из снявших у него комнату — не иначе как известный террорист Савинков. Граф и клюнул — очень уж ему хотелось прославиться. Шум поднял, забросал департамент полиции телеграммами — просил прислать для сличения почерк и фото Савинкова. Но опять не повезло — ошибся.

Последняя встреча у меня с ним была в августе. Привезли меня к нему на допрос, гляжу, сидит какой-то радостный (я уж до этого слышал, что он нашу типографию накрыл). Не утерпел, видно, и даже передо мной расхвастался об этом. Разговаривает ласково, интимность разыгрывает:

— Очень, говорит, сожалею, что так получилось: время боевое, без техники вам трудно будет.

— Новую заведем, — отвечаю.

— Оно, конечно, но ведь на это два-три месяца уйдет.

А сам так и сияет от радости. Я в свою очередь его тоже вежливо поздравил с трофеем и тут же шпильку: правда ли, что анархисты прислали ему извещение, что он приговорен ими к расстрелу. Поежился, но отперся — не слышал, говорит.

А потом сообщил, что на днях его переводят в Гомель с повышением. И цинично так пригласил меня переехать туда же: вместе, говорит, работать будем — народ там более восприимчив для вашей пропаганды. Очень любезен был граф.

Но между этими лирическими отступлениями посоветовал мне быть попрактичнее, а посему ответить ему на некоторые вопросы, тогда, говорит, освобожу из-под стражи. А до суда, мол дело и не дойдет: поднимается вопрос об амнистии политическим…

Далеко пойдет граф…