Подростковая любовь (СИ)

В палату не пустили, пришлось ждать, пока появится врач и разрешит хоть одним глазком посмотреть, как он там. Наконец-то я дождалась, мне было позволено зайти, но только одной.

Бледный. Светло-русые волосы больше не украшали его голову, вместо них только белый бинт в несколько рядов. Лицо в рванинах и царапинах, руки, лежавшие поверх одеяла, какие-то посиневшие, живой ли хоть? Аппарат работы сердца показывал не очень хорошие результаты. Я присела рядом с ним и раскрыла блокнот. Это был его дневник, первые записи начинались с восьми лет. Его красивый подчерк врезался в память, душераздирающие пометки раскрыли мне всю его жизнь и дали понять, почему у него такой характер. Матери не стало в этот день, он записывал самую первую запись в новом дневнике со слезами на глазах, об этом говорили размытые буквы в некоторых словах: “Она долгое время болела раком, и вот похороны уже прошли, все поразъехались, мы с отцом остались в одиночестве”. Мне кажется, ему можно было стать писателем, он так красиво складывал слова в предложения, что передавал свою жизнь в настоящее время. Между записями были достаточно большие промежутки во времени, следующая пометка написана уже почти в десять лет, в которой он вылил на бумагу весь гнев: “Мой отец променял маму на эту неуклюжую женщину, теперь собирается покинуть наш родной город, я не поеду с ним! Слышишь, мама! Я не покину тебя, я всегда буду рядом!”. Последующие четыре года он ничего не записывал, листы были пусты, лишь где-то в середине я нашла еще запись: “Я сбегу отсюда, вернусь домой, и этот школьный интернат останется только сном”.

Из палаты попросили выйти, началось обследование. Меня познакомили с Виктором Сергеевичем, отцом Кости, тот немного нахмурившись, склонил голову, и от чего-то сразу ушел. Ребята рассказали мне немного об отношениях отца и сына, сложив всю информацию, в голове образовалась полная картина.

Этот жестокий мальчик внутри себя был совершенно не тем, кем мы его видели. Сухие отношения с родным человеком отразились на отношении к другим людям, из-за интерната, в котором он провел четыре года. Стал каким-то закрытым, ни с кем не заводил тему, касающуюся его проблем и прошлого. После побега, отец был вынужден купить здесь квартиру, а сам же находился в другом городе со своей новой женой, редкие встречи завели его в тупик, и теплое отношение к посторонним простыло без следа. Он делал вид, что его ничего не беспокоит и свою боль скрывал под многочисленными признаками: грубостью и жестокостью. Отчасти привыкший, что ему многое достается, он не смог смириться с тем, что я так настойчиво его отталкивала от себя, и чтобы я оказалась рядом, не достаточно просто хотеть этого, все же человек не вещь, на которую мы имеем право, нельзя взять и положить, или носить с собой. Но я даже представить себе не могла, что он может попытаться сделать такое …

На самом последнем листе этого блокнота был портрет, мой портрет. Сердце забилось учащенно. Под рисунком, все тем же красивым подчерком: “Конец”.

Из палаты вышел врач и склонив голову сообщил ужасную новость. В голове завертелись слова: “Ты разобьешь мне жизнь”. Меня пошатнуло, я упала на колени посреди коридора, упершись ладонями об напольные белые плиты и закрыла глаза.

- Разбила! - громко пронеслось в моей голове, и я так и осталась сидеть в неподвижном положении.

Рядом стояли врачи, друзья, его отец, и все молчали. Нас окружали холодные отчужденные стены, ярко освещенного коридорного холла. Каждого разбивала леденящая мысль: “Умер…”