Подружка – кровь с молоком

– Потому что этот полуоблысевший мачо есть подлый соблазнитель женщин! – воскликнул Михай Тепез и при этом стукнул по рулю так, что сработал звуковой сигнал.

Сильвания вздрогнула. Этот испуг разбудил в ней одно воспоминание.

– Дака, – сказала она, ущипнув сестру за плечо. – А ты знаешь, как выглядит господин Штайнбрюк без очков?

Дака напрягла лоб:

– Лучше, чем в очках?

– Нет, он выглядит как Петер. Ну, помнишь, тот милый арендодатель маминого магазина крышек для унитаза.

Дака стукнула себя по лбу:

– Петер – это доктор Штайнбрюк, папа Хелене и мамин арендодатель – всё в одном лице!

– Этот так называемый милый арендодатель, – начал господин Тепез, – по своей основной профессии зубной врач. А мы ведь все знаем: зубные врачи не могут быть хорошими людьми. – Господин Тепез поддёрнул вверх лакричные усы и обнажил свои безукоризненно острые клыки, длинные, как зубочистки. Один венгерский зубной врач хотел поставить Михаю Тепезу в юности исправляющую пластинку на зубы, а один австрийский врач хотел даже вырвать у него клык. С тех пор с уст вампира не сошло ни одного доброго слова в адрес стоматологов. – Тот магазин, который он сдал Эльвире, находится как раз под его врачебным кабинетом. Прямо под кабинетом. Вплотную. Часами иметь такое под боком. Это ли не наглость?

– А что тут такого? – спросила Дака.

– А то, что этот доктор Штайнбрюк не только зубной врач, не только папа Хелене, не только арендодатель мамы, но и работающий, пусть и по совместительству, зато в высшей степени профессионально, плейбой, Казанова и сердцеед!

– Но по нему этого никак не скажешь, – удивилась Сильвания.

– Всё только маскировка, – сказал господин Тепез.

– А что именно делает плейбой? – заинтересовалась Дака.

Господин Тепез пропустил этот вопрос мимо ушей.

– В своей основной профессии он сверлит одну-две дырки в день, а по совместительству он бегает за моей женой, осыпает её цветами и комплиментами и ещё чёрт знает чем!

– Это делает плейбой? – Дака оглянулась на сестру, ища поддержки.

Сильвания отмахнулась. Она откинулась на заднем сиденье на спинку и закатила глаза. Она знала толк в любви, ревности и трагедиях. По крайней мере, теоретически. Девочка проглатывала всё, что находила на эти темы между двумя обложками и что предвещало сердечную боль. Но ещё ни разу она не встречала ни в одной книжке человека, который был бы так ревнив, как их папа.

Сильвания смотрела в окно. Уже показались первые дома их посёлка. Она почувствовала, как что-то тянет в её левом плече, и непроизвольно стала нащупывать на шее свою цепочку. Потом вспомнила, что цепочка пропала и что родная земля приклеена теперь изолентой к изнанке её наручных часов. Сильвания потёрла часы на запястье. И вспомнила при этом Хелене. Не почудилось ли ей это? Действительно ли из кармана джинсов Хелене блеснула золотая застёжка?

Всё было так быстро. Может, Сильвания и ошиблась. Да наверняка.

Но ведь обычно у Сильвании глаз был зоркий, как у орла.

Радикальный рагга-джем

В Липовом тупике господин Тепез припарковался перед домом № 23 на маленьком кусочке газона (он находил, что «дачия» бутылочного цвета была там очень к месту) и быстренько удалился к себе в подвал подремать. День был на его вкус слишком солнечный. А у дочерей было слишком плохое настроение. Почему – оставалось для него загадкой. Но он ещё 1356 лет назад оставил надежду понять женщин, даже если это были его собственные дочери. То, что им было всего по двенадцать лет, не упрощало задачу.

Сильвания и Дака протопали в свою комнату.

– Угораздило же его кусать именно папу Хелене! – возмущалась Дака.

– Теперь Хелене уж точно даже разговаривать с нами не будет, – сказала Сильвания.

Дака смотрела перед собой в пустоту:

– Можно забыть про то, что она зайдёт к нам завтра и поиграет с Карлхайнцем.

– В кино она тоже наверняка не захочет пойти.

– А это было так близко и возможно, ещё бы чуточку – и мы бы стали неразлучными подругами. – Дака показала эту «чуточку» большим и указательным пальцами: толщину почтовой марки.

– А я уже была вся в этой дружбе, – вздохнула Сильвания. – Размечталась. Кусачий папа – это реальный тормоз для любого контакта.

– Фумпс.

– И не говори.

– И что теперь делать? – спросила Дака.

– Теперь поможет только одно.

Девочки встали как по команде. Сильвания достала из футляра свою виолончель, а Дака взяла барабанные палочки и села за ударную установку. Она постучала одной палочкой о другую и воскликнула:

– Ону, цой, трош! – потом изо всех сил ударила по барабану. Её руки, словно ветрила мельницы в бурю, замелькали над установкой. При этом она изо всех сил кричала: – Йе, йе, йе!

Сильвания водила смычком по виолончели, тряся головой вперёд и назад так, будто её только что ударило током. Пара волосинок на смычке порвались, но Сильвания даже не заметила этого. Она закрыла глаза и от напряжения стиснула губы.