Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— А кому и занадобится, боле пятіалтыннаго не дастъ, а то и всего гривенничекъ… По крайности отдохнешь, — сказалъ другой.

— Мы тутъ такъ. Жара, — куда дойдешь? Хлбушка подимъ, а опосля заснемъ. Тутъ прохлада, мухи нтъ, — сказала женщина.

— Спасибо за совтъ, — сказалъ Могутовъ и хотлъ было идти.

— Завтра приходъ. Завтра можетъ твое счастье, — сказала женщина.

— Кто счастливый, Богъ вдаетъ, — сказалъ рабочій.

— Прощайте, — сказалъ Могутовъ и отошелъ отъ нихъ.

«Куда теперь? — думалъ онъ. — Къ Тучкову мосту, конечно. Къ Петровскомъ парк подожду до вечера, а потомъ къ Уржумцеву… Если нтъ денегъ, — попробую завтра рано на Никольскій…. А ночевать гд? — Да въ парк…. Мсто глухое, грабить нечего…. Ишь, на какомъ славномъ жеребц детъ! — глядя на прозжавшаго мимо него бородатаго коммерсанта, думалъ онъ, идя къ Николаевскому мосту.

По об стороны улицы тянулись громадные дома съ красивыми фасадами, громадными вывсками, всевозможными товарами въ окнахъ лавокъ и дорогими занавсами въ окнахъ верхнихъ этажей; по улиц неслись щегольскіе экипажи, тарахтали ломовые извощики, трусцой бжали лошади легковыхъ извощиковъ, шелъ богатый и бдный людъ. «И среди этого царства собственности, — думалъ онъ, глядя по сторонамъ улицы, — гд все точно раздлено на мое и твое, гд одинъ богатъ не въ мру, а другой бденъ до голодной смерти, — не мечта ли фабрика съ полнымъ равенствомъ для всхъ? Положимъ, артельное начало живетъ досел въ русскомъ народ; положимъ, что propri'et'e c'est le vol все боле и боле подтверждается научными изслдованіями вотъ этой собственности (онъ указалъ на домъ Утина), но въ силахъ ли единицы завести иную жизнь?… Трудъ и упрямая воля разв не длаютъ чудесъ? Разв не было уже примровъ?…» И рядъ мыслей, сценъ и картинъ закружился у него въ голов. Вотъ стоитъ передъ нимъ громадная фабрика. На ней не видно, что и какъ приготовляется, какъ сбывается, на чьи деньги она построена, но за то видны довольные., счастливые, сытые и прекрасно одтые рабочіе, видны библіотеки, школы, больницы… Вотъ роятся мысли Мальтуса, Милля, Прудона, Лассаля. Он противорчатъ одна другой: то поддерживаютъ возможность осуществленія дивной фабрики, то разрушаютъ ее въ пухъ и прахъ; но въ конц концовъ логика беретъ верхъ и возможность дивной фабрики становится несомннной, благодаря тому, что мы, русскіе, сохранили артельное начало, что собственность и капиталъ не сильно еще развиты у насъ, что людей готовыхъ работать на общее благо у насъ всегда было довольно… И вотъ несутся передъ нимъ герои русской жизни, благодаря которымъ шевелилась мысль въ русскомъ обществ. Онъ любуется героизмомъ, стойкостью и смлостью Рылева и другихъ декабристовъ; онъ, полный грустнаго участія и любви, смотритъ на худое, съ большими, кроткими гназами, лицо Блинскаго; онъ дрожитъ, вспоминая трагическую судьбу Полежаева; онъ съ наслажденіемъ смотритъ на Добролюбова… И врованія, стремленія, надежды, жизнь и смерть этихъ людей наполняютъ его голову… Онъ незамтно дошелъ до Тучкова моста, остановился около перилъ, лицомъ къ Петербургу, и, свсивъ голову, смотрлъ на Малую Неву, а въ голов новыя мысли и образы. Онъ видитъ Іоанова, и любуется, и завидуетъ его стойкому, ровному, упрямому характеру; онъ видитъ Краснова, но не Краснова больнаго, чахоточнаго, а полнаго силъ, мужества, отваги, похожаго на сатану Мильтона, — и онъ любуется и завидуетъ ему; онъ видитъ Сидорова, припоминаетъ все, что зналъ изъ его жизни, — и находитъ и его вполн достойнымъ любви… «А что же я самъ?» — задаетъ онъ вопросъ и, вмсто отвта, предъ нимъ пробгаетъ вся его жизнь. Вотъ промелькнуло его дтство — сухое, плаксивое, безъ красныхъ, памятныхъ, ясныхъ дней. Вотъ проносятся годы отрочества, но и тамъ слезы, горесть, злость, несправедливость, свистъ розогъ… Вотъ проносится передъ нимъ образъ Лели и заволокъ собою все, — онъ смотритъ на него, любуется имъ и слезы подступили въ глазамъ… Онъ тряхнулъ головой, провелъ рукою по волосамъ и проглотилъ слезы, не вызвавъ ихъ наружу… «Гд ты теперь, моя дорогая?» — хладнокровно задалъ онъ себ вопросъ и обдумывалъ, почему нтъ Лели въ Петербург, почему она не пишетъ къ нему, въ С-л ли она?… «Что, если ее убили дорогой?… И я виновникъ этому?… Да, я, одинъ я!..» Что-то сжало его, мысли оставили его и онъ, угрюмый, смотрлъ на темную воду Малой Невы.

Изъ-подъ моста, какъ балетная фея изъ-за кулисъ, выпорхнула хорошенькая лодка. У руля сидла двушка, вся въ бломъ, съ распущенными свтлыми волосами и въ матросской шляп, съ золотою надписью «голубка» на ободк и съ двумя длинными, черными лентами, съ золотыми якорями на концахъ. За веслами сидли два молодыхъ мужчины, въ блыхъ кителяхъ, съ погонами гвардіи, и въ блыхъ фуражкахъ. Лодка шла быстро. Гребцы ровно и сильно налегли на весла и втеръ шаловливо игралъ и волновалъ змйками волосы и черныя ленты шляпы рулеваго. Втеръ дулъ на встрчу лодки.

— Впередъ, гребцы! — раздался звонкій голосъ двушки у руля, а втеръ подхватилъ его и понесъ по Нев, на мостъ и далеко, далеко. — Гребите, браво! Будетъ считать отъ моста вашъ капитанъ!..