Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Нтъ, ты
Вполн моя достойная жена!
Я дорожу тобой какъ красной кровью,
Которая мн въ сердцу приливаетъ.

Порція.

О, еслибъ это было справедливо,
Тогда-бъ я знала твой секретъ.
Я, правда, женщина, но, вдь, меня
Самъ Брутъ женою сдлать удостоилъ;
Я женщина, но я — Катона дочь!
Съ такимъ отцомъ и мужемъ неужели
Я не должна быть тверже прочихъ женщинъ?
Открой мн, Брутъ, намренья свои —
И никогда я ихъ не обнаружу;
Свою я твердость духа доказала,
Себ бедро поранивъ добровольно, —
Ужели эту рану я могла
Съ терпньемъ вынести, а тайны мужа
Не сохраню?

«Она его любитъ, она его жена и она хочетъ знать его секретъ, его тревоги, его горе, чтобъ успокоить его… Ну, такъ что же?! — громко и удивленно, порывисто закрывая книгу, спрашиваетъ она. — Но разв этого я не могу сдлать? Разв я не пойму тревоги и горя моего мужа, не успокою его?… „Свою я твердость духа доказала, себ бедро поранивъ добровольно….“ „Свою я твердость доказала, себ бедро поранивъ добровольно“ — громко и вдумчиво произнесла она во второй разъ и потомъ моментально схватила со стола перочинный ножикъ и все его лезвіе вонзила себ въ руку выше локтя.

Кровь фонтаномъ брызнула изъ раны, а потомъ быстро начала просачиваться сквозь рукавъ платья, а Катерина Дмитріевна очень спокойно вытерла объ юпку платья ножъ и потомъ весело разсмялась. Ей хочется позвать отца, мать, няню и показать имъ, что ей совершенно небольно, что она сама поранила себя, и при этомъ смется… Она опять раскрываетъ книгу, ходитъ съ нею по кабинету и вторично громко читаетъ разговоръ Порціи съ Брутомъ, совершенно позабывъ о своей ран, и сильно пачкаетъ кровью и платье, и страницы Шекспира.

„Это нехорошо, совсмъ нехорошо! — весело и громко говоритъ она потомъ. — Александръ Македонскій былъ великій полководецъ, я очень похожа на Порцію, хотя мн только семнадцать лтъ, но книгу все-таки незачмъ пачкать и рану нужно унять… И платье все испачкала, глупая!“

И она поспшно убгаетъ изъ кабинета къ нян, чтобы спросить у няни тряпку и перевязать ею рану.

— Гд это вы, барышня, порзались? Поди чай больно, барышня? — качая головой, удивленно спрашиваетъ няня, перевязывая руку барышни.

— Нтъ, няня! Совсмъ небольно, няня!

— Гд тамъ небольно! Ишь кровь-то не уймешь никакъ, сквозь платокъ-то такъ и просачивается, — и небольно! Плакать-то вамъ, барышня, стыдно, такъ вотъ оно и небольно.

— Да нтъ же, нтъ, няня! Смотри, няня, видишь — небольно! — и она порывисто срываетъ перевязку, смется, машетъ рукой, а кровь изъ раны течетъ теперь толстою струей по обнаженной рук двушки.

Няня, какъ пораженная ужасомъ, стоитъ въ недоумніи, устремивъ испуганные глаза на двушку, а двушка продолжаетъ смяться, потомъ обнимаетъ няню, цлуетъ ее и пачкаетъ кровью платье и лицо няни.

— Няня, няня!.. Посмотри въ зеркало, няня! Посмотри, какая ты нарумяненная! Голубушка, няня, посмотри!

И она ведетъ няню къ зеркалу. Няня удивлена, поражена, забыла, что кровь не унята изъ раны ея барышни, и, какъ автоматъ, идетъ къ зеркалу. Она видитъ въ зеркал веселое и смющееся лицо барышни и подозрительно качаетъ головой, осняетъ себя крестнымъ знаменіемъ и только теперь замчаетъ кровь на своихъ щекахъ и на лбу.

— И меня всю испачкала кровью, бдовая! — серьезно и съ укоромъ обращается она къ барышн и поспшно начинаетъ перевязывать ей руку.

И цлый день Катерина Дмитріевна была весела, долго пла, не такъ скоро уставала отъ чтенія педагогическихъ книгъ, разговоръ съ мачихой и отцомъ казался боле интереснымъ, а няня смшила ее своимъ вопросительнымъ взглядомъ и покачиваніемъ головы. Этотъ случай, какъ слезы, о которыхъ она вспомнила, облегчилъ ее, успокоилъ, — она хладнокровнй относилась во всему и все не такъ теперь мозолило раздраженные ея нервы.

II.

Въ половин пятаго часа того же дня Софья Михайловна и Катерина Дмитріевна похали кататься за городъ. Он катались около часа. Кожуховъ почему-то не выхалъ къ нимъ и Софья Михайловна скучала, но ея падчерица не замчала отсутствія Кожухова и была очень весела, и ея молодая грудь ускоренно дышала свжимъ воздухомъ начинающейся весны.

— Ахъ, мама, какъ мн бгать хочется! — сжимая руку мачих, громко сказала она подъ конецъ катанья.

— Такъ зачмъ же дло стало? — улыбаясь отвчала Софья Михайловна. — Я велю остановиться и ты можешь побгать.

— Давай вмст, мама.

Софья Михайловна согласилась, и он об минутъ десять рзво и шаловливо бгали на перегонки по шоссе.