Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Сдлайте одолженіе. Я очень радъ познакомиться, только я не такая цаца, какъ вы предполагаете, и проживу въ вашемъ город….

— Въ нашихъ палестинахъ! прервалъ Могутова Перехавшій. У насъ палестины, милостивый государь!

— Пожалуй въ вашихъ палестинахъ проживу, вроятно, долго….

— Жалю, жалю отъ глубины! опять горячо и громко прервалъ Перехавшій Могутова. Жалю отъ глубины понимающаго мысль и правду ума!.. Пропадете! Испортитесь въ палестинахъ! Дрянью станете, милостивый государь!..

— Что же длать, замтилъ Могутовъ.

— По какому длу изволили пожаловать въ нашъ Іерусалимъ? спросилъ Пантюхинъ, видя, что Перехавшій молчитъ и сильно сопитъ носомъ, — знакъ, что онъ не скоро заговоритъ, и ужъ что-нибудь очень и очень умное.

— Пріхалъ жить въ вашъ городъ, отвчалъ Могутовъ. Думаю искать тутъ работы. Не посовтуете-ли вы, господа, къ кому обратиться за чертежной работой? Я и фабричное дло понимаю.

— Да вы кто такой будете? спросилъ Перехавшій. Вы насъ не пугайтесь…. Мы люди пьяные сегодня, но у насъ душа есть, у насъ совсть есть…. Мы — жалкіе, но мы не дурные люди…. Не бгите насъ! схвативъ руку Могутова и дребезжащимъ голосомъ, продолжалъ Перехавшій. Намъ трудно оставаться честными людьми среди палестинцевъ. Не бгите насъ!.. Утри мн слезы, Пантюхинъ! бросая руку Могутова, громко и жалобно окончилъ Перехавшій.

— Я присланъ сюда подъ надзоръ полиціи. Пріхалъ сегодня утромъ. У меня здсь нтъ знакомыхъ, и я очень радъ, что случай свелъ съ вами.

— Братъ! Кровный! Братенекъ мой! бросаясь на шею Могутова, кричалъ громко Перехавшій. Онъ обнялъ Могутова, припалъ къ его лицу губами и цловалъ его гд попало, чуть не царапая очками его лица. А Пантюхинъ схватилъ руку Могутова и началъ цловать ее.

Кровь бросилась въ голову Могутова. Онъ вырвалъ руку изъ рукъ Пантюхина, вскочилъ на ноги, хотлъ было бжать, но обхватилъ Перехавшаго своими сильными руками, сжалъ его, приподнялъ, крпко поцловалъ и бережно посадилъ.

— Только рабы цлуютъ руку у пановъ. Я не панъ, и не думаю найти въ васъ раба, а поэтому забудемъ это и поцлуемся, сказалъ онъ серьезно Пантюхину и поцловался горячо съ нимъ.

— Ты мой сосдъ, успокоившись говорилъ Перехавшій, еще замтне въ носъ, но не громко, сильно дребезжащимъ голосомъ, въ которомъ ясно была слышна слезливая нота. Тебя самъ Богъ мн послалъ…. А ты знаешь, кто я?… Я, братъ, кончилъ курсъ въ Горигорецкомъ Институт…. Былъ пять лтъ учителемъ въ М-нскомъ земледльческомъ училищ въ С-нской губерніи…. Меня любили ученики…. А я для нихъ всю душу, все здоровье, все время, всего себя отдавалъ!.. Попъ, Богъ ему судья, донесъ на меня…. Меня прогнали…. Ахъ, какъ прощались ученики со мной!.. Меня сгубили; но я не жалю: какъ они прощались со мной, — мн больше ничего не нужно!.. Они и теперь помнятъ меня, письма пишутъ, а я ихъ подбодряю своими отвтами…. Меня тоже упрятали подъ надзоръ и пять лтъ держали подъ нимъ…. Тяжело, больно тяжело!.. Я голодалъ, я въ носъ говорю, я рыбій жиръ пью, — а было время и я такой какъ ты, добрый и бравый молодецъ былъ…. «Гд-жъ двалася сила дюжая, доблесть царская, рчь высокая?…» пропала, пропала на вкъ!.. Онъ зарыдалъ, и слезы крупными каплями текли изъ его глазъ….

— И я одичалъ… Я ацтекомъ сталъ… въ куб ацтекомъ… тоже рыдая, мямлилъ Пантюхинъ….

— Неужто такъ страшно?… Не идеальничаемъ-ли?… «Жажду дла въ груди затая, горячась отъ безплодныхъ сомнній, былъ лнивъ какъ Обломовъ Илья и скучалъ какъ Онгинъ Евгеній», — такъ что-ли? думалъ въ это время Могутовъ….