Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— «Экій чудакъ! — думалъ Могутовъ, слушая тираду о красот природы и о необходимости Христу быть некрасивымъ. — Изъ-за чего волнуется? „Изъ-за Гекубы споръ, а что ему Гекуба?“ — Я хочу спросить у васъ, Викторъ Александровичъ, что за люди полицеймейстеръ и правитель губернской канцеляріи? — сказалъ онъ, когда Перехавшій доврчиво попросилъ его разсказать о себ. — Полицеймейстеру мн нужно сегодня объявить мсто квартированія, такъ я хочу попросить его помочь мн найти какую-нибудь работу. Какъ вы думаете, не напрасно ли буду утруждать?… А можетъ вы укажете, къ кому обратиться за работой? Я хорошо черчу, могу составлять смты и всякіе планы, разрзы домовъ, фабрикъ, машинъ. Кром того, я кончилъ гимназію съ медалью и могу обучать всмъ гимназическимъ наукамъ…. Пишу я тоже недурно и скоро, — могу перепиской заняться.

У Перехавшаго, когда началъ говорить Могутовъ, складки на лиц увеличились и затушевка смха, смягчающая ихъ, пропала, а его рука приподнялась съ колнъ Могутова и начала нервно дергать жиденькую и тощую бородку своего хозяина. „Какой я дуракъ! — подумалъ онъ при этомъ. — Вообразилъ, что такъ вс и должны бросаться ко мн на шею и выставлять на показъ свою душу! Только с-нская дрянь лазитъ, а вотъ петербургскій человкъ, умный по виду, — онъ ко мн только по длу, онъ не довряетъ мн…. Значитъ я еще не совсмъ мертвый человкъ, — подумалъ онъ немного погодя. Складки на лиц его сгладились, а рука перестала щипать тощую бородку и опять легла на колни Могутова. — Онъ спрашиваетъ у меня совта, — думалъ онъ дале, — значитъ, признаетъ мой умъ, знаніе людей… Проситъ найти ему работу, — значитъ, думаетъ, что въ город довряютъ мн, уважаютъ мою рекомендацію… Я, кажется, черезчуръ мнителенъ и недоврчивъ къ себ…“.

Какъ человкъ больной, съ обезсиленной мускульною дятельностью, Перехавшій имлъ чувствительные нервы и безъ устали работавшій мозгъ, работавшій чаще всего надъ самимъ собою. Подъ вліяніемъ самоконтроля и строгаго разбора самыхъ незначительныхъ поступковъ и словъ другихъ лицъ, если только слова и поступки хотя отдаленно касались его, онъ началъ держаться на почтительномъ отдаленіи отъ людей, чуждаться ихъ и то приписывать себ странное уродство, совершенную негодность для жизни, то считать себя дивнымъ врачомъ, исцляющимъ всевозможныя душевныя болзни; но за то все жалкое, забитое, больное, подавленное горемъ и страданіемъ находило въ немъ лучшаго друга, брата, мать, любовницу. Происходило это, конечно, потому, что только „кто боленъ самъ, тотъ горячо и жадно внимаетъ всти о больномъ“, — что только голодный пойметъ голоднаго, что только съ голоднымъ можетъ отршиться голодный отъ эгоистической мысли сравненія, отъ чувства зависти, а слдовательно и отъ грусти или злобы. И никогда, быть-можетъ, голодный не бываетъ боле счастливъ, моментально, но сильно, какъ когда другой голодный сочтетъ его не за голоднаго, попроситъ у него кусокъ; и никогда, быть-можетъ, Перехавшій не былъ такъ счастливъ, какъ когда услышалъ отъ питерскаго радикальнаго, — ибо присланнаго съ конвоемъ, — дятеля просьбу оказать ему и помощь, и совтъ. Подъ вліяніемъ сильной радости, онъ заговорилъ: