Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— На первый взглядъ — угрюмъ, а потомъ ничего, уменъ и мягокъ. Я его просила къ намъ.

— И что же, обѣщалъ пожаловать?

— Кивнулъ головой только. Онъ, вѣроятно, бѣденъ — и не придетъ.

III.

А въ залѣ, послѣ пѣнія Катерины Дмитріевны „куміръ поверженный — все-жъ богъ“, — раздавался густой басъ Кречетова. Онъ пѣлъ „Бороду“ Бахметева, и пѣлъ хорошо: была слышна искренняя грусть, какъ будто самъ Кречетовъ жаловался, что посѣдѣла его бородушка „до поры своей, до времени“, и что „не бусурманинъ“ и не „вьюга лютая“ — причиною тому.

— Вамъ много приходилось испытать горя? — съ участіемъ спросила дѣвушка, когда онъ кончилъ пѣть.

— Всего бывало, Катерина Дмитріевна!.. Но я сегодня не хочу вспоминать непріятное. Позволите мнѣ когда-нибудь разсказать вамъ свое прошлое? — спросилъ Кречетовъ.

— Да, да. Я буду очень рада, — живо сказала она.

— Я — уродъ лицомъ, злой на языкъ, но я — не злой на самомъ дѣлѣ, Катерина Дмитріевна, — пожимая ея руку, говорилъ онъ. — Нѣтъ такого человѣка, Катерина Дмитріевна, которому, въ продолженіе тридцати-пяти лѣтъ его жизни, не улыбнулось бы хотя разъ счастье, не свѣтился бы хотя разъ лучъ искренней любви. А у меня… Не отталкивайте меня, Катерина Дмитріевна, я васъ люблю; вы воскресили во мнѣ вѣру, надежду. Пусть опять разобьется вѣра и одна смерть будетъ удѣломъ мнѣ…

Она сидѣла опустивъ голову и звала разсудокъ на помощь, а разсудкомъ завладѣли и страхъ, и бездна какихъ-то вопросовъ, и что-то пріятное, и что-то страшное, и все это сдавило ея голову, сжало грудь — и слезы полились изъ ея глазъ.

— Простите! Это такъ нежданно для васъ… Простите! Я сегодня… Но вы не отвѣчайте мнѣ. Я буду ждать вашего отвѣта годъ, два, десять лѣтъ, — пока вы сами не скажите „да“ или „нѣтъ“… Простите и не сердитесь, — взявъ ея руку и пожавъ ее, сказалъ Кречетовъ и ушелъ изъ залы въ столовую. — Прощайте, Катерина Дмитріевна, — тихо сказалъ онъ, скоро возвратясь въ залъ.

— Прощайте, — сказала она вставая. Лицо ея было блѣдно, но глаза смотрѣли спокойно. — Вы очень добры…. Я буду видѣть васъ часто у насъ и тогда скажу. Я еще очень глупая дѣвчонка.

Онъ крѣпко пожалъ и поцѣловалъ ея руку.

— У меня къ вамъ просьба, Гавріилъ Васильевичъ, — остановила она его, когда онъ дошелъ уже до дверей. — Мама не сказала, что Могутовъ очень грустно говорилъ, что онъ не можетъ найти работы. О немъ сочинили исторію… Найдите ему работу, — робко закончила она.

— Будетъ исполнено въ самомъ скоромъ времени, — отвѣтилъ Кречетовъ.

— Благодарю васъ, — подбѣжавъ къ нему и подавая ему руку, весело сказала она.

Онъ посмотрѣлъ пытливо ей въ глаза. Она покраснѣла и наклонила голову. Онъ гораздо осторожнѣе, чѣмъ прежде, пожалъ ей руку и не поцѣловалъ ея.

Она сѣла за фортепіано, когда онъ ушелъ, но долго не начинала играть. Ей хотѣлось думать, но сердце стучало сильно, въ головѣ былъ какой-то пріятный хаосъ, а опредѣленныхъ мыслей она не старалась возбудить въ ней. Прошло съ четверть часа, она вздрогнула, какъ будто внезапно проснулась и порывисто заиграла: „Часы полны веселья“ изъ „Травіаты“. Сперва она играла, потомъ тихо подпѣвала подъ игру, а потомъ громко спѣла пѣсню Маргариты изъ „Фауста“, Гуно.

— Какъ хороши его манеры, — сказала она громко и улыбнулась. Она начала было пѣть: „Не блещу я красотою“, но голосъ дрогнулъ и она ушла въ кабинетъ.

— Папа! — сказала она въ кабинетѣ отцу совершенно спокойнымъ голосомъ.

— Что, Екатерина? — спросилъ отецъ, кладя перо и поднявъ на нее глаза. Онъ думалъ, что она будетъ говорить о Кречетовѣ. „Тотъ ушелъ взволнованнымъ, — вѣроятно, говорилъ о своихъ чувствахъ къ ней“, подумалъ онъ.

— Я хочу быть учительницей, папа!

— Чего и гдѣ? — спросилъ отецъ, улыбнувшись неожиданному хотѣнію дочери.

— Ты научи, папа! Ты только скажи, папа, гдѣ и какъ, а я сама приготовлюсь… Отлично приготовлюсь!

Отецъ задумался. — „Жаль, что не столковались, — думалъ онъ. — Гдѣ бы ей учительствовать? Это она хорошо придумала… Но гдѣ?“

— Скажешь, папа? — спросила дочь.

— Дай подумать… Теперь скоро весна. Приготовься, поѣзжай въ деревню и учи крестьянскихъ дѣтей грамотѣ. Это будетъ очень полезная для тебя проба, Екатерина.

— Отлично, отлично! Папа, мой милый, умный, добрый! — и дочь обняла, отца и крѣпко цѣловала его.

— Только ты хорошенько приготовься. приготовь все. Въ деревнѣ насчетъ принадлежностей дли наукъ — плохо.

— О, я отлично все приготовлю, милый папа! Правда, папа?

IV.

Тридцать дать лѣтъ назадъ, князь Василій Юрьевичъ Король-Кречетовъ ходилъ по кабинету нервною походкой: то едва передвигалъ ногами, то бѣгалъ. Онъ былъ красивый, высокаго роста, лѣтъ за сорокъ мужчина, но его густые и длинные волосы, сѣрые отъ сѣдины, длинная, черная, но краямъ совсѣмъ посѣдѣвшая борода, его постоянно нахмуренные глаза — старили его и на видъ ему было далеко за пятьдесятъ.

Постоявъ немного по срединѣ кабинета большаго барскаго дома въ деревнѣ, онъ вдругъ подбѣжалъ къ образу, упалъ передъ нимъ на колѣни, скрестилъ руки на груди и, со слезами на глазахъ, устремленныхъ на образъ, заговорилъ громко и скоро: