— Посадить его пока въ арестантскую! — показывая глазами на мальчика, сказалъ полицеймейстеръ полицейскому и вышелъ.
— Заснумши? — входя въ комнату, гдѣ въ томъ же положеніи сидѣлъ Бибиковъ, спросилъ полицеймейстеръ.
— Гдѣ заснумши! Все ефти дѣла въ головѣ…. Видалъ тамъ-то мово мальца? Вученика мово, Филаретъ Пупліевичъ, видалъ? — говорилъ медленно Бибиковъ.
— Видалъ… Видалъ, какъ ты его хватимши отъ плеча до самаго низа спины… Откуда это у тебя сила взялась?
— Пущай въ работу не спитъ! Нешто меня, въ ученіи бымши, не пороли? — Не разъ пробовалъ…. Ну, и человѣкомъ сталъ. Гляди, заведеніе свово имѣемъ, начальствомъ уважаемъ!.. А тутъ, поди грѣхъ какой: разъ хватимши, чуть въ арестантскую не угодилъ!
— Ты погоди рюмить! Я велю водки подать, а ты по порядку и толкомъ разскажи, какъ и что. Марѳа! — крикнулъ полицеймейстеръ и, когда явилась Марѳа, велѣлъ подать водки и икорки.
— Получилъ это я повѣстку изъ мироваго, опосля нынѣшняго дня дней десять будетъ, — разсказывалъ Бибиковъ. — Читаю. Вышло, зовутъ меня до мироваго, — за плохой харчь мировой на судъ зоветъ… А зоветъ меня мировой объ томъ, что скотина энтотъ, вученикъ хозяйскій, на свово хозяина въ энтомъ обиду принесъ…. Ну, я и осерчалъ, чуть не бѣгши въ заведеніе. Гдѣ подлая душонка, вученикъ Сашка, гдѣ? — спрашиваю. — Бѣгунки моетъ, — сказываютъ. Я на дворъ. Гляжу, а онъ, каторжный, подъ бѣгунками растянулся на брюхѣ, голову задрамши, да въ носу ковыряетъ… Ну, я его и полоснулъ…. Подлинно-чудо, самъ опосля дивился, откуда сила эфта…. Ажно смѣхъ пронялъ и злость прошла, — ловко, значитъ, полоснулъ.
Женщина въ деревенскомъ костюмѣ принесла подносъ, на которомъ стоялъ графинъ съ водкой, двѣ рюмки, тарелка съ чернымъ хлѣбомъ и тарелка съ кускомъ икры. Вмѣстѣ съ женщиной въ кабинетъ полицеймейстера вбѣжала хорошенькая дѣвочка лѣтъ семи, одѣтая въ ситцевый сарафанъ и кумачевую рубашку.
— А, моя юдочка! Ну, поди, поди ко мнѣ. Водку пришла пить?… Хочешь? — наливая водку въ рюмки и обращаясь къ дѣвочкѣ, говорилъ ласково полицеймейстеръ.
— Во здравіе! — кивнувъ головой Бибикову и подмигнувъ указательно на другую рюмку, сказалъ затѣмъ полицеймейстеръ и, „по пожарному“, опорожнилъ одну рюмку.
— Всякаго благополучія! — сказалъ Бибиковъ и медленно пропустилъ водку изъ второй рюмки.
— А икорки хочешь, дочка? — посадивъ дѣвочку на колѣни, спросилъ полицеймейстеръ.
— Не хочу. Вези на пожаръ, папа! — отвѣтила дѣвочка.
— На пожаръ захотѣла? Изволь, изволь….- и полицеймейстеръ началъ дрожать ногами, такъ что дѣвочка подскакивала, сидя у него на колѣняхъ.
— Сильнѣй, папа, сильнѣй! — кричала дѣвочка.
— Изволь, изволь…. Во всю прыть?… Катай, лошадки, мадмазель полицеймейстерша ѣдетъ!.. Сторонись!.. Эй, купчина, спасай свово грузное тѣло, а то задавитъ те мадмазель полнцеймейстерша!.. Пади!
— Ха-ха-ха! — смѣялась дѣвочка.
— И какой это у васъ, барышня, папаша веселый! Не надыть лучшаго папаши… Правда, барышня? — утираясь платкомъ, сказалъ Бибиковъ.
— Папа — добрый, а вы — толстый. Я папу люблю, а васъ нѣтъ, — продолжая подпрыгивать на колѣняхъ у папы, громко говорила дѣвочка.
— А толстый тебѣ гостинца не принесетъ…. Пади!.. Его такимъ боженька сдѣлалъ…. Правѣй!.. Будешь любить толстаго дядю?
— Буду. А когда онъ гостинца принесетъ? — бойко отвѣчала дѣвочка.
— Пришлю, пришлю, барышня! Ужь непремѣнно пришлю! Конфекть пришлю.
— Я и конфектъ хочу, и апельсиновъ хочу, и варенья хочу!
— Всего хочешь?… Губа у тебя, дочка, не дура. Будетъ! — переставъ дрожать ногами, сказалъ полицеймейстеръ.
— Еще, еще, папа! Пожаръ далеко. Такъ скоро не пріѣхали!
— Ладно…. Идетъ еще…. А ты, Мавра Захаровичъ, пропусти, да и продолжай исторію, — начавъ опять дрожать ногами, сказалъ полицеймейстеръ.
— А вы, Филаретъ Пупліевичъ? — сказалъ Бибиковъ, смотря на графинъ.
— Мнѣ нельзя… Служба. Придется еще по службѣ ѣхать.
— Нонѣ и судъ этотъ былъ, — пропустивъ рюмку, началъ Бибиковъ. — Праздника нонѣ, кажись, нѣтъ, а заведеніе гуляетъ. Въ свидѣтеляхъ, значитъ, всѣ, только жену съ ребятами и оставили. Ну, да и судъ, Филаретъ Пупліевичъ!.. „Была крыса?“ — судья спрашиваетъ. — Была, — отвѣчаютъ. — „Была?“ у другаго опять спрашиваетъ. — Была…. Такъ-то всѣхъ моихъ перебралъ и всѣ въ одно слово: была и харчь плоха…. А тотъ-то, вученикъ треклятый, опосля всего, спустилъ портки, задралъ халатъ, да голый, аспидъ, спину и показываетъ мировому…. Ну, и присудилъ: штрафа четвертную — объ томъ, что эта порядка мировая еще вновѣ; а опосля, если опять жалоба на харчь будетъ, — грозилъ въ арестантскую…. Вотъ она исторія-то, Филаретъ Пупліевичъ!
— Такъ тебя и надо. Не дерись, корми рабочихъ хорошо… Вотъ и я велю частному приставу каждый день заглядывать въ заведеніе твое и харчь твой пробовать. Чуть что плохо — актъ!.. Будешь вести порядки по-новому! — сказалъ полицеймейстеръ, продолжая везти дочь на пожаръ.
— Не шутите, Филаретъ Пупліевичъ…. Надоть помочь дать…. Проучить надоть вученика мово, проучить надоть! Я его къ тебѣ за эфтимъ самымъ и приволокъ….