Подсказчик

– А теперь вот.

Роза прокрутила изображение чуть вперед, до заката, когда рабочие расходились по домам до утра. Затем поставила видео на нормальную скорость.

И в этот момент в дверном проеме недостроенной виллы что-то показалось.

Тень, застывшая, словно в ожидании. Человек курил.

Его освещал мерцающий огонек сигареты. Он стоял за входной дверью виллы дантиста и, вероятно, ждал темноты. Когда совсем стемнело, он вышел наружу, огляделся, пересек улицу и вошел в дом напротив, не постучав.

– Слушайте…

Мила стояла в мастерской Ивонны Гресс посреди полотен, составленных за входной дверью, мольбертов и разбросанных тюбиков с краской, когда из наушника донесся голос Горана:

– Кажется, мы поняли, что случилось в этом доме.

Мила замерла, ожидая продолжения.

– Мы имеем дело с паразитом.

Мила не поняла, но Горан тут же дал определение:

– Один из рабочих на стройке Кобаши каждый вечер задерживался и шел в дом напротив. Мы думаем, что он… – криминолог сделал паузу, видимо, чтобы лучше сформулировать столь дикую мысль, – сделал хозяев пленниками в их собственном доме.

Пришлый завладевает гнездом, имитируя поведение живущих в ней особей, убедив себя в том, что готов оправдать все что угодно этой своей извращенной любовью, – его невозможно устранить как нечто инородное. Но как только ему надоест подобная мимикрия, он избавляется от приобретенной семьи и отправляется осквернять другое гнездо.

Осматривая захламленную мастерскую Ивонны, Мила вспомнила личинки Sarcophaga carnaria, облепившие белым налетом ковер в гостиной Кобаши.

Потом она услышала в наушнике голос Стерна:

– И давно это было?

– Полгода назад, – ответил Горан.

У Милы все внутри сжалось. Как же так? Полгода Ивонна и ее дети были пленниками психопата, который делал с ними все, что хотел. Ведь вокруг были десятки других домов, других семей, которые затворились в роскошной изоляции, думая, что спасаются от грязи и жестокости мира, и доверившись нелепому идеалу безопасности.

Полгода. И никто ничего не замечал.

Газон подстригали каждую неделю, садовники лелеяли розы на клумбах престижного жилого комплекса. Свет под портиком загорался каждый вечер в соответствии с установленным распорядком. Дети катались на велосипедах и играли в мяч на лужайке перед домом, дамы прогуливались по улице, обсуждая последние новости и обмениваясь рецептами десертов, мужчины совершали воскресные утренние пробежки и мыли машины перед гаражом.

Полгода. И никто ничего не видел.

Никто не задавался вопросом, почему все время в доме задернуты шторы. Никто не обращал внимания на почту, переполнившую ящик. Никто не замечал отсутствия Ивонны и ее детей на светских мероприятиях в местном клубе, скажем на осеннем балу или на тираже лотереи 23 декабря. Перед Рождеством ответственные лица вывешивали всегда одно и то же праздничное убранство на улице и на домах и снимали на видео, как проходят торжества. Звонил телефон. Хозяйка и дети не подходили и не открывали на стук в дверь, но ни у кого не возникло подозрений.

Единственная родня Ивонны Гресс жила далеко. Но и они не озаботились долгим и странным молчанием.

Все это время маленькая семья ждала, надеялась, молила о помощи, о сочувствии, но так и не дождалась.

– Садист, не иначе. Это его игра, его развлечение.

«Его кукольный домик», – мысленно поправила Мила, вспомнив, как была одета мертвая девочка, которую Альберт усадил на диван в гостиной Кобаши.

Она подумала о бесконечных актах насилия, которые довелось пережить Ивонне и ее детям за этот срок. Полгода истязаний. Полгода пыток. Полгода агонии. Хотя, если вдуматься, мир забыл о них гораздо раньше.

И даже «блюстители закона» не побеспокоились, хотя и установили бдительную круглосуточную охрану прямо перед домом. Они тоже в какой-то степени виновники, даже соучастники. И она в том числе.

Мила в который раз подумала, что Альберту удалось высветить лицемерие той части рода человеческого, считающей себя «нормальной» лишь на том основании, что она не убивает невинных девочек и не отпиливает им руки. Однако эта часть совершает не менее тяжкое преступление, оставаясь ко всему равнодушной.

Борис прервал ход ее мыслей:

– Стерн, что там наверху?

– Путь по-прежнему свободен.

– Ладно, пошли.

Они, по уговору, сошлись у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, в спальни.

Борис сделал Миле знак прикрывать его. С этого момента соблюдалось абсолютное молчание, дабы не обнаружить своих позиций. Стерну разрешили его нарушить, только если он заметит, что тень движется.

Они начали подниматься. Палас на ступенях был тоже весь в пятнах грязи и в объедках. На стене вдоль лестницы висели фотографии с каникул, дней рождений, семейных праздников, а на самом верху – живописный портрет Ивонны с детьми. Кто-то выколол на картине глаза всем троим, вероятно устав от их немигающего взгляда.

Добравшись до площадки, Борис шагнул в сторону, давая место Миле. Затем шагнул первый. Несколько приоткрытых дверей выходили в коридор, который в глубине заворачивал налево.