Подвенечное платье

Очередь загудела, кто сочувственно, кто просто с любопытством начал откровенно глазеть на Анфису, делая ее дальнейшее пребывание у салона невозможным. Стоявшие ближе всех люди напротив отпрянули от гувернантки, будто бы злосчастный венец передавался по воздуху, подобно оспе или проказе. Анфиса была вынуждена как можно скорее перейти на другую сторону улицы, уже жалея о том, что решила идти в этот проклятый салон.

Анфиса, всегда считавшая себя девушкой рассудительной и благоразумной, на мгновение остолбенела от ужаса. Ранее всякого рода суеверия были ей чужды, но сейчас она буквально дрожала от страха. Мысли о том, чтобы остаться и побеседовать с мадам, тут же вылетели у нее из головы. К тому же старуха в окне явно дала понять, что сказала все, что хотела, а как беседовать с пожилой дамой, помимо ее воли, Анфиса не знала.

Вернувшись к себе в комнату, Анфиса в сотый раз взялась за письмо Еремеевой. Несмотря на пережитое, а, может быть, именно благодаря всему случувшемуся сегодня, Анфиса вдруг обрела способность мыслить с небывалой ранее ясностью. Еще подходя к дому, она осознала, что у нее было достаточно примеров почерка покойной жены купца, чтобы сделать некоторые несложные выводы. Во-первых, и это самое удивительное, письмо было определенно написано рукой Еремеевой. Мало того, что почерк был один в один, как в дневнике или в подарочной надписи «Мифов Древней Греции», так еще и листок, судя по всему, был вырван именно из той тетради, где Еремеева записывала свои беды и обиды на мужа. А вот записка, вложенная в коробку с подвенечным платьем все больше и больше смущала внимательную Анфису. Хотя манера письма и даже очертания букв были крайне похожи на те, что принадлежали руке покойной Еремеевой, сделать какие-либо однозначные выводы Анфиса не могла. К тому же уж больно яркими и свежими ей казались чернила в потусторонней записке…

Думала Анфиса и о том, что платье могло быть отправлено Татьяне именно с целью отговорить ее от замужества с Александром. Быть может кто-то, кто был в курсе их с управляющим родства, вознамерился расторгуть помолвку и решил таким образом напугать наивную девушку, чтобы вынудить ее отказаться от замужества. Но кто это мог быть? И почему злоумышленник решил действовать так изощренно, а не взялся прямо рассказать Татьяне, что ее возлюбленный приходится ей братом? Если письмо Еремеевой Анфисе передала старуха де Ла Флер, то почему предсказательница прямо не обратилась к Тане или Александру? Зачем ей нужна Анфиса? Может ли такое случиться, что на вечере старуха попросту перепутала Анфису с Татьяной?

Сколько бы Анфиса не рассуждала обо всем этом, мысли ее снова и снова возвращались к Марии Васильевне и ее семейной драме. Анфиса вспомнила, что сегодня отпросилась у Сони до конца дня, и хоть час был уже поздний все-таки решилась отправиться на Смоленское кладбище, чтобы еще раз взглянуть на могилу жены купца.

***

– Барышня, и не страшно вам в такое время одной на кладбище?

Пожилой смотритель сам вышел из сторожки, когда заметил силуэт молодой девушки, скользящей по узкой дорожке мимо надгробий.

– Я всегда полагала, что бояться следует живых.

– Это оно верно… но все же.

Старичок снял непонятной формы головной убор, вероятно, бывший ранее кепкой, и протер лысину носовым платком.

Анфиса не испытывала никакого предубеждения по поводу могил и кладбищ, так как с детства не видела в смерти ничего плохого. Разумеется, если смерть была своевременной и ненасильственной… Ей даже нравилось ходить среди могил, читая надписи на надгробиях, будто бы здоровалась с уже ушедшими из этого мира людьми. Анфису не покидало ощущение, что тут, на кладбище, многие переживания и лишние волнения уходят, уступая место мыслям о вечном. Она даже придумала себе такую аналогию: загробный мир отличался от мира живых именно отсутсвием страстей и переживаний, и, быть может, именно из-за этой нехватки ушедшие в иной мир забирали у приходящих их навестить живых излишние душевные терзания.

Стоя сейчас у могилы Еремеевой, Анфиса с каждой минутой все отчетливее и отчетливее понимала, как незначительны ее собственные горести из-за проишедшего между ней и Александром по сравнению с отчаянием Марии Васильевны, осознававшей, что она уже никак не сможет помочь дочери и не спасет ее от кровосмесительного брака. Будь на месте матери Татьяны Анфиса, она бы сделала все, абсюлютно все, чтобы уберечь своего ребенка от роковой ошибки.

– Любезный, а скажи мне, пожалуйста, видел ли ты, как проходили похороны этой женщины пять лет назад?

– Как же не видеть? Видел. Я тогда еще поздоровее да покрепче был, даже могилу рыть помогал…

– А покойную в открытом гробу хоронили?

– А то! Я еще подумал, какую красоту в землю закапываем. Ей на вид и тридцати годков было не дать, молодая да красивая. Прямо как дочка ейная, та, что с Александром Ивановичем сюда приходит… прямо одно лицо!

Между аккуратными, изящно изогнутыми бровями Анфисы залегла морщинка. Почему-то смерть Марии Васильевны все еще казалась ей подозрительной, интуиция буквально кричала, что здесь что-то не так.