Подвиг

— Спустился, какъ и мы совершенно благополучно за Гатчиной, на прогалин въ громадномъ лсу и работаетъ.

— Работаетъ? … Что же онъ длаетъ? …

— Онъ готовитъ достойный отвтъ твоему незнакомцу. Онъ не отпустилъ своего аэроплана. Онъ его надежно укрылъ въ лсу. Завтра надъ всмъ Петроградомъ будутъ разбросаны листовки и призывы Братства Русской I1равды и завтра же … Впрочемъ … He буду теб говорить ничего. Ты самъ скоро увидишь, какъ высока наша техника. Намъ есть чмъ гордиться и мы не ошиблись, когда пошли къ капитану Немо.

— Господинъ полковникъ, — доложилъ Нордекову Голубовъ, — аппаратъ готовъ, можете говорить съ Россiйскимъ островомъ.

Нордековъ, полураздтый укладывался въ свой гуттаперчевый мшокъ. Онъ завернулся въ его полы, положилъ голову на надувную подушку.

— Милый, — томнымъ, разслабленнымъ голосомъ обратился онъ къ Парчевскому. — Доложи за меня все ты. Я самъ не знаю, что нашло на меня. Я такъ ослаблъ. Голова не работаетъ, двухъ словъ не свяжу… — Онъ протяжно звнулъ. — А какъ это мн напоминаетъ наши былые маневры. Такъ и кажется, что вотъ вотъ запищитъ телефонъ и услышу донесенiе отъ заставъ, что Конно-гренадеры наступаютъ на наши посты и полевые караулы … Такъ, пожалуйста, милый, ты все слышалъ. Доложи за меня.

— Ладно … Ты вспомнилъ о телефон, который будетъ теб передавать донесенiе заставъ, расположенныхъ у Пелгола, Пеккоземяки со склоновъ Кирхгофа на твою штабъ квартиру у Горской … Такъ! я буду говорить изъ подъ Петербурга на таинственный Россiйскiй островъ, находящiйся въ глухомъ углу Атлантическаго океана подъ самымъ экваторомъ. He говоритъ ли это теб,какъ далеко шагнула техника за эти какiе нибудь двадцать лтъ? Смю тебя уврить, что послзавтра мы покажемъ здсь, въ этомъ сумасшедшемъ дом такiя картины, что и самые буйные сумасшедшiе призадумаются.

— Далъ бы Богъ, — томно протянулъ Нордековъ. — Я попробую уснуть. Очень уже тяжко у меня на сердц. Жутко и страшно … Тысячеголовая гидра навалилась на меня. И вся тысяча ея головъ — сумасшедшая.

Нордековъ накрылъ голову краями одяла и сквозь него слышалъ, какъ Парчевскiй бодро и смло говорилъ.

— Алло … Алло … Говоритъ Парчевскiй изъ подъ Петербурга, отъ деревни Коломягъ. Вчера въ двнадцатомъ часу ночи спустились благополучно. База устроена … Сегодня съ разсвтомъ Нордековъ и я ходили въ Петербургъ …

Дальше Нордековъ не слышалъ. Сонъ мягко навалился на него, заложилъ уши, и ему снился какой то громадный аппаратъ, на которомъ онъ долженъ былъ летть въ Персiю. Въ этомъ аппарат были большiя спальни и ванныя комнаты и въ одной изъ ванныхъ комнатъ капитанъ Немо заставлялъ его вертть въ форм мороженое. Глупый былъ сонъ, но онъ разсивалъ и укрплялъ Нордекова.

XVII

Какъ это вышло потомъ никто толкомъ не могъ объяснить, но въ этотъ день, при посредств ассоцiацiи Революцiонной кинематографiи по театрамъ, находящимся въ вдиiи Ленинградгубоно, по многимъ частнымъ театрамъ и даже совсмъ маленькимъ кинематографамъ при Домпросвтахъ, рабочихъ клубахъ, государственныхъ предпрiятiяхъ и учрежденiяхъ была разослана для проэкцiи фильма и все, что къ ней полагается — то есть афиши, плакаты и программы.

Такимъ образомъ было то, чего раньше не бывало: — въ «Астарт«, «Ампир«, «Великан«, «Гигант«, «Колизе«, «Свтлой Лент«, «Теремк«, «Демон, «Дом красной армiи и флота», «Лшемъ», «Рабкор«, и еще кое гд шла одна и таже фильма — «Приключенiя ударника въ заграничной поздк на пароход «Украина». Ни заглавiемъ, ни вншнимъ видомъ, ни афишами и анонсами она никакихъ подозрнiй не внушала и была всюду принята съ полнымъ доврiемъ. На ней были клейма «Гос-кино». Она была «тонъ фильмой».

Нордековъ и Парчевскiй не безъ волненiя входили бъ громадный кинематографъ «Солейль» на проспект 25-го октября противъ Гостинаго Двора.

Все тутъ было совершенно такое же, какъ въ кинематографахъ Парижа, Берлина и другихъ большихъ городовъ. У входа горли яркiя электрическiя вывски. Толпа была на улиц. Милицейскiй стоялъ для порядка. У кассы былъ хвостъ, въ дверяхъ давка. Громадный залъ, какъ везд въ кинематографахъ былъ пестро раскрашенъ въ какомъ то дурящемъ голову кубистическомъ стил. Только у публики костюмы были много проще, чмъ въ Европейскихъ городахъ. Толстовки, красноармейскiя гимнастерки, пиджаки на рубашкахъ безъ воротниковъ и галстуховъ, просто рубашки, простоволосыя, стриженыя двицы съ голыми ногами въ башмакахъ, все это было, какъ и на улиц и знаменовало и бдность и подчеркнутое опрощенiе. И пахло не такъ чтобы хорошо: — давно не мытымъ тломъ, потомъ, сквернымъ табакомъ, виннымъ перегаромъ … Иногда проходила струя духовъ и душистой пудры и еще сильне подчеркивала общiй дурной запахъ, шедшiй отъ Ленинградской толпы. Больше было развязности въ толп, чмъ это привыкъ видть въ кинематографахъ такого рода Нордековъ. «Зощенкой пахнетъ», — шепнулъ ему на ухо Парчевскiй, котораго не покидало его хорошее настроенiе духа. Но ничего страшнаго или особеннаго не было въ этой толп. Впереди Нордекова двицы угощались «ирисками», отъ нихъ пахло ванилью и Нордековъ неволько вспомнилъ лекцiи полковника Субботина на Россiйскомъ остров.