Подвиг

Глухой гулъ голосовъ шелъ по театру. Виднная, непридуманная правда била въ глаза своимъ страшнымъ контрастомъ буржуазнаго изобилiя передъ большевицкой нищетой.

У чекистовъ, у власть имущихъ, у секретныхъ сотрудниковъ начало закрадываться подозрнiе, да точно ли это постановка Гос-кино? … Уже не провокацiя, не новое неслыханное до сей поры «вредительство» тутъ происходитъ? И кое кто, кто желалъ выслужиться, побжалъ на телефонъ доложить о своихъ впечатлнiяхъ.

Сеансъ представленiя продолжался при все боле и боле напряженномъ вниманiи зрителей.

Совершенно преображенный въ европейскомъ костюм, выбритый и вымытый, въ рубашк съ воротничкомъ и галстухомъ, въ котелк и башмакахъ съ суконными гетрами, настоящiй «Шарло» — Галеркинъ прiхалъ въ поискахъ «Украины» въ Италiю, и въ Рим попалъ на смотръ молодыхъ фашистовъ Муссолини.

Красивые, сытые, хорошо упитанные, отлично выправленные, одтые въ синюю матросскую форму въ синихъ беретахъ мальчики держали спецiально для нихъ сдланныя, совсмъ какъ настоящiя ружья «на караулъ».

— Что твои «ком-сомольцы», — одобрительно замтилъ Галеркинъ, и зрители всмъ нутромъ своимъ поняли глубокую иронiю этого замчанiя. Молодые фашисты когортами и центурiями маршировали мимо Муссолини, щеголяя выправкой и однообразной одеждой. Никакого подобiя не было съ голоднымъ, вороватымъ, съ испитыми пороками лицами хулиганскимъ ком-сомоломъ …

На экран вмсто Римскаго пейзажа появилась мраморная доска и на ней были начертаны золотомъ: — «Заповди фашиста». Галеркинъ стоялъ сбоку и вниматель-но разсматривалъ ихъ. Эта картина надолго застыла на экран, чтобы зрители могли запомнить и оцнить заповди фашиста и сравнить ихъ съ тмъ, чему ихъ обучаютъ коммунисты.

— Намъ говорили, все одно — фашистъ — коммунистъ, — сказалъ сосдъ Нордекова, ни къ кому не обращаясь, — а между прочимъ видать разница огромадная.

На экран сверкали золотомъ изображенныя слова:

«1) Богъ и Родина. Все остальное посл этого.

«2) Кто не готовъ отдаться Родин и Дуче душой и тломъ безъ всякихъ оговорокъ — не достоинъ черной рубашки фашиста. Фашизмъ не для посредственности.

«3) Понимай приказанiя и съ охотой и рвенiемъ ихъ исполняй.

«4) Дисциплина для солдатъ — она же и для фашистовъ.

«5) Плохой сынъ и плохой школьникъ — не фашисты.

«6) Работа для тебя радость, а игра — дло.

«7) Страдай, не жалуясь, будь щедръ, ничего самъ не прсся, служи другимъ безкорыстно.

«8) Доброе дло и военная доблесть не длаются наполовину.

«9) Въ виду смертельной опасности спасенiе въ доблестномъ дерзновенiи.

«10) Благодари Бога ежедневно, что Онъ создалъ тебя итальянцемъ и фашистомъ».

Галеркинъ дочиталъ до конца надписи и, повернувшись къ зрителямъ, сказалъ, снимая котелокъ.

— Прочиталъ … Конечно, не по нашему коммунистическому, а между прочимъ тоже здорово пущено … Потрясли все нутро мое … Совсмъ бы сразили, да вспомнилъ я, какъ мой ветхозавтный старорежимный папаша, отъ котораго я отрекся и даже въ газетахъ о томъ пропечаталъ, училъ меня когда то Суворовскимъ завтамъ. Я ихъ совершенно запамятовалъ, а вотъ сейчасъ почему то они мн вспоминаются, просто какъ огнемъ жгутъ меня.

На экран еще стояла доска съ заповдями фашиста, когда вдругъ тоненькой огненной ленточкой гд то вдали загорлась строчка, она стала быстро накатываться, приближаясь, становясь все ярче и больше и вмсто первой заповди фашиста стала большая огненная надпись:

1) За вру, Царя и Отечество. Все остальное суета суетъ.

Галеркинъ прочелъ эти слова и низко поклонился имъ.

— Святыя между прочимъ слова, — прошепталъ онъ, — давно забытыя, а какiя чудныя слова!

И сейчасъ же въ глубин народилась и понеслась на экранъ другая, за ней третья, тамъ четвертая и дальше строчки и стали выстраиваться на мсто заповдей фашиста.